них, что должен оставить их, и с этим уже ничего не сделаешь, ничего… ничего…

Его голова дернулась вверх, глаза открылись. Он лежал в густом синем свете, все его тело содрогалось от ударов сердца. Отчетливо слышались три разных звука – звон Голоса Марии над головой, приглушенные разговоры и плач, размеренный вой ветра. Сильвера сел на церковной скамье, где его и свалил сон, – сколько он проспал, час или больше? – и понял, что его укрыли полосатым одеялом. Рядом спал кто-то еще, а на другом краю скамьи девушка, лет пятнадцати на вид, нянчила младенца. В глубине святилища мучительно и протяжно застонала женщина; кто-то шепотом пытался успокоить ее. Где-то заплакал ребенок. Вдруг отец Сильвера заметил, что снаружи в церковь пробивается полоса света. Он посмотрел на витражное окно и увидел, что синие стеклышки начали светиться. Большая часть свечей на алтаре уже догорела.

«Утро, – с приливом облегчения подумал он. – О, слава Богу! Мы пережили эту ночь!» Он встал, подошел к передней двери, переступая через людей, свернувшихся на скамьях или прямо на полу, и выглянул на улицу. Песок хлестнул его по лицу, поднявшийся ветер яростно свистел вокруг церкви. Дюны уже переместились, теперь одни поднимались на восемь-девять футов перед стеной, принявшей на себя всю силу ветра. «Никто не протянет долго, если выйдет из дома в такую погоду», – подумал Сильвера и закрыл дверь на засов. Песок покалывал щетину на подбородке.

Он направился обратно к алтарю, но тут кто-то, скорчившийся на краешке скамьи с наброшенным на плечи одеялом, окликнул его:

– Святой отец!

Сильвера остановился. Это был молодой человек, которого он нашел лежащим на земле. Рубашки на нем не было, сломанные ребра кто-то перевязал полосками ткани, оторванными от коричневого женского платья.

– Сюда не приходила ночью женщина? – спросил молодой человек с запавшими и потемневшими от безнадежности глазами. – Чернокожая женщина, очень красивая?..

– Нет, – ответил Сильвера. – После того как я нашел вас, больше никто не приходил.

Молодой человек кивнул. Под глазами у него пролегли глубокие морщины, словно бы он постарел на двадцать лет за одну ночь. Выглядел он потерянно и едва не плакал. Сильвере хорошо был знаком такой потрясенный вид.

– Они забрали ее, – тихо проговорил молодой человек. – Те, на мотоциклах. Я должен найти ее, святой отец… Я не позволю им… сделать ее такой же…

– Как ваше имя, сын мой?

– Имя? Уэс. Уэс Ричер. Где я нахожусь?

– Это моя церковь в Восточном Эл-Эй. А вы откуда пришли?

Казалось, Уэс пытался вспомнить, но это было непросто.

– Моя машина застряла, – сказал он. – На шоссе…

– На шоссе? Ближайший съезд в четверти мили отсюда!

– Я услышал звон колокола, – объяснил Уэс. – Я знал, что если буду идти не останавливаясь, то обязательно доберусь до него. Я не мог определить, далеко ли он, просто знал, что… должен добраться. Ее зовут… Соланж. Те, на мотоциклах, забрали ее.

Он приложил ладонь к боку и поморщился:

– Ребра сломаны? Так я и думал. Я был совсем плох?

– Одна из женщин ухаживала за вами. Она говорит, что треснули два ребра с левой стороны. Вам очень плохо?

– Хреновей некуда. Ой, простите. – Он посмотрел в светлеющее окно. – Уже утро?

– Да. Куда уехали эти мотоциклисты?

При мысли о вампирах на мотоциклах Сильвера похолодел. Плохо уже то, что они могут передвигаться пешком, а про вампиров на колесах страшно было даже подумать.

– Не знаю. На восток, кажется. У них что-то вроде банды байкеров, и они говорили, что собираются объединиться с другими.

Он кашлянул пару раз и поморщился:

– Черт! Такое ощущение, как будто мне ошкурили горло и легкие наждачной бумагой. У вас не найдется воды?

– Сейчас принесу.

Сильвера сходил в свою комнату и принес ящик бутылок с питьевой водой и упаковку бумажных стаканчиков, которые раздобыл в продовольственном магазине дальше по улице. Две бутылки уже опустели. Сильвера налил немного воды в стаканчик и протянул Уэсу:

– Пейте медленно.

Молодой человек благодарно кивнул.

– Я должен идти, – сказал он, выпив воду. – Я должен найти Соланж.

– Никто никуда не пойдет. Буря усиливается. Вы не одолеете и двух кварталов, прежде чем упадете замертво.

– Это по моей вине они нас нашли. Я стоял у дороги, махал рукой и кричал, как идиот, а потом они налетели на нас, как гребаные стервятники. Я должен был сразу понять, кто они такие! Я должен был понять, что это могут быть только… вампиры. А теперь они забрали ее, и одному Богу известно, что с ней сделают!

Его нижняя губа задрожала. Он смял стаканчик и отбросил в сторону.

– Я должен найти ее! – выкрикнул он, и глаза его с вызовом сверкнули.

– И где вы собираетесь искать? – спросил Сильвера. – Ее могли увезти куда угодно. И к этому времени они уже должны…

Он осекся, потому что сказать правду было бы немилосердно.

– НЕТ! Я в это не верю!

– Вы не сможете выйти отсюда в такую бурю, мистер Ричер. Вам так хочется умереть?

Уэс натянуто улыбнулся:

– Приятель, я уже полумертвый. Так какая теперь разница, а?

Что-то в этой холодной логике пронзило душу Сильверы. Видимо, только у полумертвого может хватить смелости на то, чтобы сражаться с вампирами, потому что живым есть что терять. Он отказался помочь Палатазину, и этот человек, несомненно, пошел на верную смерть. Сильвера вспомнил торжествующий вопль Сисеро: «Мастер жив!» Да, Палатазин – или тот, кто раньше был Палатазином, – теперь уже мертв, и паства Мастера увеличилась. Только полумертвый, только тот, кто осознал предел своей жизни и принял его как факт, может найти в себе силы сопротивляться.

Сильвера поднес руки к лицу. Они тряслись, как у старого паралитика.

Сколько еще он рассчитывает прожить? Два года? Или, может быть, три? Врачи говорят, что это неизлечимо. Боковой амиотрофический склероз. Болезнь Лу Герига. Сначала ослабление и атрофия мышц, дополненные фибрилляцией и спазмами. Потом мышечная атрофия распространится на предплечья и плечи. Он будет чахнуть день ото дня. Неизлечимо. Будет лежать в больнице или, возможно, в богадельне, размягчаясь в серую студнеподобную массу. Медсестры с угрюмыми лицами будут суетиться у его постели. Неизлечимо. Будут кормить через ноздри. Время поползет медленно-медленно. Медсестры будут вытирать его, когда он испачкает штаны. Он будет дрожать, лежа в постели, запертый в клетке дома, прогнившего насквозь, но никак не желающего окончательно рухнуть, пока все достоинство его жильца не выбросят на помойку вместе с резиновыми подгузниками, слюнявчиками и носовыми катетерами.

«Я именно так хочу умереть?» – спросил он себя. Теперь он принимал неизбежную смерть как дар,