— Тут нам газеты все врут, Алеша. Ни слова правды не узнаешь.

После обеда они отправились в кино. Смотрели какую-то веселую комедию с участием Гарольда Ллойда. Ллойд зацеплялся за крюк крана и барахтался в воздухе, то проваливался со своей возлюбленной в канаву, то ехал задом наперед на автомобиле. Все было примитивно, но очень смешно.

Чай пили на Марининской. Иван Никандрович заметно погрустнел, стал молчаливее.

— Значит, расстаемся, Алеша, — вздохнул он, когда Алексей начал прощаться. — Когда поезд?

— В восемь вечера.

— Мы придем тебя проводить. Хорошо?

— Буду рад, папа. Ну, до завтра.

…Прощание на вокзале было печальным. На перроне стояли молча, все слова уже сказали, и хотелось, чтобы поезд скорее тронулся. Только когда раздался сигнал к отправлению, Иван Никандрович припал к груди Алексея и зашептал:

— Алеша, родной, увидимся ли? Неужели в последний раз?

Алексей гладил отца по костлявой спине, комок подступал к горлу, он еле сдерживал слезы. Чувствовал, что прощаются они навсегда.

— Приедешь к нам, папа, вместе с Ольгой Владимировной. Я вас вызову. Увидимся. Не надо думать о плохом. Еще с внучкой погуляешь, — утешал он отца, а сам не верил тому, что говорил.

Засвистел кондуктор. Поезд тронулся. В вагонное окно Алексей увидел торопливо семенившего вдоль перрона Ивана Никандровича и его платок с красной каемкой. Эстакада кончилась. Вагоны застучали громче. Проехали стрелочника с зеленым флажком в руке. Рига осталась позади.

21

В июле случилось непоправимое. Погиб Артем. Неожиданно и нелепо. Весть эта ошеломила Алексея Ивановича. Они виделись несколько дней назад. Артем был здоров, весел. Погиб… Ехал из Щекина в Москву в аэровагоне, с гостями-иностранцами, вместе с изобретателем… Вагон сошел с рельсов.

Алексей Иванович стоял упершись лбом в оконное стекло, глядел на залитую солнцем улицу, и слезы текли из глаз. Он даже не старался унять их. Какая несправедливость! Судьба столько раз щадила Федора, уберегала от пуль, от белогвардейских шашек… Погиб… Именно сейчас, когда он был в расцвете сил… Почему такая несправедливость? В бесконечных боях с врагами революции оставался жив, а тут… Какая нелепость!

Нет, разум не принимал смерти друга. Алексей Иванович не мог представить себе, что больше никогда не услышит его голоса. Всего три дня назад он разговаривал с Артемом, быстрым, энергичным, слышал его любимое словечко: «Минуточку!» Федор всегда произносил его, когда собеседник отвлекался в сторону, уходил от главной темы. Не любил Артем длинных бесполезных разговоров. «Минуточку!» Он мягко прерывал собеседника и сразу же начинал говорить по существу.

Память услужливо раскручивала перед Алексеем Ивановичем ленту пережитого. Вот Артем соревнуется с Большим Диком, мелькают наполненные землей лопаты, перекатываются мускулы под вспотевшей кожей, озорно блестят черные глаза, а кругом стоят австралийцы и кричат: «Том! Том, вперед!»… Вот они выпускают первый номер газеты «Эхо Австралии»… Первый номер! Какая это была радость!.. Артем стоит на ящике и произносит горячую речь на площади Брисбена, его слушают сотни людей… Вот он танцует на его свадьбе в маленьком домике на Элизабет-роуд…

Каждая мелочь вспоминалась ярко и отчетливо, и от этого становилось еще больнее, еще горше. Не может умереть Артем! Ошибка! Сейчас прибежит кто-нибудь и скажет: «Федор Андреевич жив! Он только ранен…» — и тогда он, Алексей Иванович, бросит все дела и помчится в больницу, чтобы поддержать, обнадежить друга. Он должен обязательно поправиться. У него железное здоровье. Он будет жить.

Но никто не приходил. На столе лежала газета, а в ней мало похожий портрет Артема в черной траурной рамке. Чибисов все стоял и стоял у окна, сжимая большие руки в кулаки. Потом он как-то обмяк, опустил плечи, сел за стол, привычно взял в руки перо, но ничего не написал, застыл так, вперив невидящий взгляд в стену. Зазвонил телефон. Алексей Иванович с трудом поднял трубку. Она казалась пудовой. Звонил Кирзнер:

— Знаешь, Алеша?

— Знаю.

— Мужайся. Скоро я освобожусь. Поедем вместе. Надо поддержать Лизу.

— Хорошо, — ответил Алексей Иванович тусклым голосом, — поедем.

Кирзнер замолк, а Алексей Иванович снова стал думать об Артеме. Да, Федор был настоящим мужчиной, смелым, решительным и не любил оглядываться назад. Трезвый ум… Надежный друг… Нет, больше — учитель. Теперь уж никогда… Все обратимо, кроме смерти. Алексей Иванович тяжело вздохнул. Надо было готовиться к встрече с Лизой. Но что он ей скажет?..

Шли месяцы, а Алексей Иванович все еще работал в иностранном отделе ЧК. Кирзнер молчал, Алексей тоже. «Если не посылает, значит, не пришло время», — думал он.

Но все-таки Алексей Иванович дождался своего. Как-то его вызвал Кирзнер:

— Ну что же, Алеша, жалко мне тебя отпускать, но надо держать слово. Государственному Балтийскому пароходству, которое только что создали, нужны опытные моряки. Поезжай в Петроград, явишься к председателю правления Васильеву. Мы уже с ним списались. Все устроено. Сразу же пойдешь на пароход. Доволен?

— Доволен ли? Счастлив. Спасибо за заботы, Бруно Федорович.

— А как с семьей?

— Пока не устроюсь, оставлю их в Москве под вашей опекой. Хорошо?

— Ладно. Пожалуй, правильно. Уедешь — не забывай. Москва недалеко. Соскучишься — и приехать можно. Николаю привет передавай. Наверное, увидишь его. До свидания, Алеша. Ну, а понадобишься — не взыщи, потребуем обратно. Да не бойся, не бойся. Пошутил я.

Бруно Федорович обнял Алексея, похлопал по спине:

— Ну иди, Алеша, сдавай дела Вартаняну. Он уже знает. Да, чаю хорошего привези Марусе, не забудь. Она ведь ждет.

На пороге комнаты Бруно Федорович остановил Алексея:

— Алеша, постой-ка минуту. Говорили, говорили, а о главном забыли. Ведь в Англии тебе показываться нельзя после того, что ты тут нам рассказывал. Как же плавать?

— А пустяки, Бруно Федорович, — отмахнулся Алексей. — Когда это было? Два года назад? В Австралии. Фамилии моей настоящей никто не знал. Так что, по-моему, безопасно. Советский штурман и какой-то Лонг? Безопасно.

— Не думаю, чтобы совсем безопасно. Работают они неплохо, — покачал головой Кирзнер. — Ты все-таки будь поосторожнее. На берег в Англии, если попадешь туда, не выходи. Мой тебе совет.

— Хорошо.

— Ну, давай. Смотри, чтобы все было в порядке. Еще раз говорю: на берег не сходи. За твоей семьей я пригляжу.

Натужно дышала старая истрепанная машина. Пароход выбрасывал из тонкой трубы густые облака дыма, а когда кочегары чистили топки, сажа черным снегом оседала на палубе, мачте, надстройках. Не успеешь вымыть судно, снова надо мыть. Он был стар, этот пароход, вытащенный из ржавого хламья, его давно следовало сдать на лом, но судов не хватало, и люди вдохнули в него жизнь. Вычистили, выкрасили, отремонтировали. Теперь