Он подал мне сигнал – и я начал говорить: тихим голосом, на частоте, не улавливаемой слухом смертных.

Я объяснил, что Виктор, несчастная жертва похищения, возвращен в целости и безопасности, а порядок в нашем мире восстановлен. Рассказал юным вампирам, кто такой Голос и как можно от него защититься. Сообщил, что он и есть – Амель, дух, который оживляет нас всех и лишь недавно обрел самосознание. Что я непосредственно общаюсь с ним и приложу все силы, чтобы успокоить его и не дать ему больше никому навредить. Под конец я заверил их, что, на мой взгляд, Всесожжения, скорее всего, закончились – по сведениям Бенджи, последние две ночи их не было – и что Голос теперь занят иными вещами. А потом я пообещал им вот что: через несколько ночей я приду побеседовать с ними в каком-нибудь месте, где мы сможем собраться вдали от смертных глаз. Нет, я еще не знаю, где это будет. Но как только узнаю, тут же им сообщу – и дам время собраться.

Закончив эту короткую речь, я услышал отголоски рева снизу – призрак звуковой волны, докатывающейся от стен, проникающий даже в уединенную студию. Бенджи победоносно улыбнулся, глядя на меня, как на бога.

– Пока же делайте то, что я вам скажу, – произнес я в микрофон. – Вы и так знаете, что я сейчас вам скажу. И все же я повторю. Никаких ссор, никаких стычек между собой. Ни один, ни один вампир не должен поднимать руку на другого! Это запрещено! Охотьтесь лишь на злодеев, невинных не трогайте. Никаких исключений! Не забывайте о чести! Не замарайте ее. Если не знаете, что такое честь, посмотрите определение в онлайн-словарях – и заучите наизусть. Ибо если мы забудем о чести, мы пропали.

Несколько мгновений я сидел молча. Слушатели на улицах внизу снова ревели и грохотали. Я заглянул в себя, собираясь с мыслями. В студии мигали огоньки – на нас обрушился шквал звонков со всего света. Я слышал, как Антуан приветствует каждого звонящего перед тем, как нажать кнопку и поставить его в общую очередь.

Голос не проронил ни слова. Мне же оставалось еще кое-что добавить о нем – и я не стал тянуть. Да, я был краток, но сказал то, что хотел:

– Дети Ночи, поймите, что Голос обладает многими познаниями, которые может разделить с нами. Может одарить нас множеством даров! Он сам по себе способен стать драгоценнейшим даром. В конце концов, Голос – источник того, что мы есть, и он лишь недавно начал общаться с нами, рассказывать нам то, что хочет нам сообщить. Нет, мы не должны позволять ему навязывать нам свою волю, одурачивать, заставлять убивать друг друга. Ни за что! Но и нам надлежит проявлять к Голосу терпение. Уважать его. Да-да, я совершенно всерьез: мы должны уважать Голос, помнить, чем и кем он является.

Я немного помедлил. Я сказал еще не все.

– Голос – это тайна, – произнес я наконец. – И не надо относиться к этой тайне с поспешным и неразумным презрением.

В голове у меня что-то безмолвно сжималось, точно слова мои вызвали в Амеле живую реакцию и он хотел дать мне знать, что слышал. Однако он молчал.

Я продолжал говорить. Говорить о многих вещах – тихо, доверительно, адресуя свои слова одновременно и микрофону, и великому безмолвию у себя внутри. Я рассказывал об искусстве Маленьких Глотков, о том, как добывать себе пропитание, не отнимая ни у кого жизнь, и как утолить жажду без излишней жестокости, рассказывал о красоте сострадания.

– Даже смертные придерживаются этих правил при охоте. Разве не лучше мы их?

Я рассказывал о территориях, где злодеи и преступники все еще собираются в больших количествах, о местах, где царят злоба и нищета. Рассказывал и об огромных поселениях, где таких отъявленных негодяев не сыскать и в помине – и о том, что такие места не должны становиться охотничьими угодьями бессмертных.

– Это лишь начало, – заявил я. – Мы выживем. Выживем и поймем, кто мы такие.

Во мне прочно укоренилась уверенность: именно так все и будет. Или, вернее сказать, я нашел в себе эту уверенность – наверное, она всегда там была.

– Мы не станем презирать весь мир только потому, что презираемы сами! Из нынешнего кризиса мы вынесем новую волю к победе и процветанию!

Я снова умолк, но остановиться все еще не мог.

– Процветание! – повторил я. И прибавил еще: – Ад не получит над нами власти! Ад не властен над нами!

С улиц снаружи снова донесся глухой рокот криков и аплодисментов – словно отзвук далекого вздоха. Мало-помалу все стихло.

Я отодвинул микрофон и, объятый безмолвным порывом чувств, покинул студию, оставив Бенджи отвечать на звонки.

Спустившись в гостиную на первом этаже, я увидел там Рошаманда и Бенедикта в окружении Сиврейн, Грегори, Сета, Фарида и остальных. Все были поглощены пылкой беседой. Никто, даже Рошаманд с Бенедиктом, не стал спрашивать, нельзя ли их уже наконец отпустить.

Столько всего надо было сделать, столько всего решить, столько вампиров по всему миру не могли еще понять, что происходит – но здесь и сейчас, под этой крышей, все было хорошо. Я чувствовал это. Ощущал всем существом.

Рошаманд, переодетый во все чистое и прирастивший обратно отрубленную руку, рассказывал Элени, Эжени и Алессандре про свою жизнь после того, как он много веков назад покинул Францию. Грегори задавал вопросы по ходу дела, и так оно и шло, точно еще прошлой ночью меж нами не шла война, а я никогда не разыгрывал из себя лютое чудовище. Как будто Рошаманд не убивал великую Маарет.

Увидев меня в дверях, Рошаманд лишь кивнул мне и, почтительно выждав пару секунд, возобновил рассказ о выстроенном им замке на побережье северных морей. По отношению ко мне он никаких эмоций не проявил. Мне же вид его был ненавистен, хоть я никак и не демонстрировал своих чувств. Я мысленно все представлял себе, как он убивает Маарет. Представлял – и не мог перестать. И простить его тоже не мог. Так что все это любезное сборище оскорбило меня до глубины души. Очень оскорбило. Но что ж с того? Сейчас мне надлежало думать не только о себе, но о всех сразу.

Ничего, решил я, настанет еще время поквитаться с ним. А учитывая, что и он, скорее всего, возненавидел меня за то, что я с ним сделал, возможно, это время настанет куда быстрее, чем мне хотелось бы.

С другой стороны, возможно разгадка его жестокости заключалась в его пустоте, глобальном равнодушии ко всему, что бы он ни делал.

Впрочем, еще один вампир разглядывал его холодно, издалека: темноволосый щеголь Эверар, отпрыск Рошаманда, обосновавшийся теперь в Италии. Он тихонько сидел в углу, взирая на Рошаманда с ледяным презрением, однако я уловил идущие из его разума вспышки образов – старинные костры, ритуалы, зловещие латинские гимны. Он сознавал, что я тут, что я читаю у него в душе, но даже и не пытался скрыть свои терзания, а словно бы нарочно позволял мне ловить обрывки мыслей.

Выходит, этот отпрыск ненавидит своего создателя? Но почему? Из-за Маарет?

Медленно, не поворачивая головы, Эверар перевел на меня взгляд. Смятение в его разуме улеглось, и я получил отчетливый ответ: да, он ненавидит Рошаманда, но причин для ненависти у него столько, что и не выскажешь.