Сняв летную фуражку, Стивен держал ее под мышкой. Он пришел на похороны с кортиком, старое, тусклое золото эфеса переливалось под весенним солнцем. Леди Августу похоронили у могилы деда Ворона, сэра Стивена Кроу.

– Николас тело из Арктики привез… – Джон шел к усадьбе, чиркая спичкой, пряча огонек от легкого, теплого ветра, – тетя его в Париже похоронена, леди Юджиния, а сам Николас неизвестно где… – Стивену дали отпуск, на месяц. Потом он отправлялся в Северную Африку. Маленькая леди Августа лежала в госпитале, но девочка бойко ела. По заверениям врачей, к Пасхе ее можно было забрать домой.

– То есть в Хэмпстед. Питеру надо в госпиталь вернуться. Его под честное слово на похороны отпустили… – Клара уверила полковника, что выкормит малышку:

– Где четверо, там и пятеро, – под глазами женщины залегли темные тени, – не беспокойтесь, пожалуйста, сэр Стивен. Детям станет легче, если новая девочка дома появится… – Людвига похоронили на кладбище в Хайгейте, неподалеку от могилы Маркса. Питер заплатил и за участок, и за погребение. У девочек начались каникулы в школе. Питер сказал Кларе:

– Поезжайте в Мейденхед. Малышка все равно в госпитале, до Пасхи… – полковник Кроу написал распоряжение, по которому его содержание выплачивалось миссис Кларе Майер:

– Пока война не закончится, – хмуро сказал Ворон, – потом я с Густи обоснуюсь на какой-нибудь авиационной базе. Будет ходить в школу, а я буду летать. С Густи… – поморщившись, как от боли, он оборвал разговор.

– Дядя Джованни сейчас дома… – Джон подошел к воротам усадьбы, – миссис Кларе с обедом помогает… – он вез кузенов и дядю в Лондон, на служебном автомобиле:

– Я сам в Африку отправлюсь, осенью. То есть через Африку… – в Палестину добирались кружным путем, на самолете, через Кейптаун и Багдад. Путь занимал неделю. Гражданских лиц на подобные рейсы, конечно, не сажали:

– Миссис Клара и не поедет в Палестину. Только если после войны… – из деревни, приходила пожилая семейная пара, ухаживать за домом и садом. Джон смотрел на цветущие гиацинты, на клумбах, на черного кота. Томас лежал на гранитных ступенях, у входа, едва слышно мурча. Пауль, в суконной курточке, устроился рядом. Мальчик вертел деревянную пирамидку.

Присев, Джон погладил светловолосую голову:

– Скоро обед, милый. На реку сходишь, с мамой и сестричками… – Пауль показал игрушку:

– Для девочки. Аарон ей отдаст… – из открытого окна слышался голос Клары:

– Накрывайте на стол, милые. Мистер ди Амальфи, – ахнула женщина, – не надо, я отнесу. Вам тяжело. Аарона возьмите… – ребенок радостно засмеялся.

– Сирота, – внезапно, горько подумал Джон, – ему год, а он сирота. И маленькая Августа тоже… – он взял у Пауля игрушку:

– Молодец, очень аккуратно сделано. Мама тебя в мастерскую отведет, в Хэмпстеде… – Клара нашла мебельщика, эмигранта из Германии. Он согласился взять Пауля подручным.

Мальчишка посопел, привалившись к боку Джона. Голубые глаза блестели:

– Было страшно, – пожаловался Пауль, – я кричал. Я не смог… – он замолчал, – не смог ничего сделать. Она бы смогла… – мальчик замер, глядя в небо, на стаю птиц. Голуби, снявшись с крыши церкви, полетели за Темзу, на юг:

– Она бы смогла… – Пауль вздохнул, – она… – Джон не стал спрашивать, кто. Обняв мальчика за плечи, он поднялся:

– Пойдем, милый. Дядя Питер и дядя Стивен возвращаются, пора за стол.

Часы на старинной башне, грубого камня, медленно пробили шесть вечера. Тринадцать башен Фужерского замка царили над городом, над медленной рекой Нансон, возвышаясь на гранитной скале. Замок в двенадцатом веке, разрушил английский король Генрих Плантагенет, при вторжении в Бретань. Местный барон, Рауль де Фужер, немедленно отстроил крепость. В следующие триста лет замок жгли, захватывали, и восстанавливали, пока, наконец, Бретань не успокоилась. Стены поросли мхом, на серой черепице остроконечных шпилей, на крышах, ворковали голуби.

Над городом простиралось нежное, зеленоватое весеннее небо. На востоке медленно поднималась мерцающая Венера. На главной улице городка торговцы складывались, убирая с лотков провизию. В деревянных бочках с водой шевелились речные раки, в сетках лежали устрицы, в растаявшем льде сверкала чешуя рыбы, привезенной сюда с побережья. Мясники снимали с крючьев куски молодой баранины, от овец с запада, пасущихся на приморских лугах. Они сворачивали гирлянды сосисок, домохозяйки еще торговались за кости, для бульона. В холщовых мешках громоздились прошлогодние овощи, картофель, морковь и лук. Из свежей зелени пока продавали только цикорий. Бакалейщик занес в лавку бумажные пакеты с гречневой мукой. Полки внутри были уставлены банками с фасолью и чечевицей, лесным медом и ягодными джемами.

У булочной скопилась маленькая очередь. Здесь пекли румяные булочки кунь-аман, с карамельной корочкой, гречневые блины, картофельные оладьи. На подносах красовались куски клафути, с изюмом и сливами.

Стены домов, на главной улице городка, были увешаны красными флагами, с белым кругом и черным силуэтом стилизованного горностая, геральдическим символом Бретани. Знамена национал-социалистического союза бретонских рабочих колыхались в теплом, весеннем ветре. На плакатах, Теофиль Жюссе, лидер партии, призывал юношей записываться в национальную милицию. Жюссе, на снимке, гордо носил повязку бретонского СС, как его называли, белую, с черным крестом.

Рядом, на деревянном щите, наклеили реннскую газету, L’Heure Bretonne, издание местных коллаборационистов. На первой странице аббат Перро, глава националистов, пожимал руку немецкому коменданту Ренна, стоя под лозунгом: «Travail, famille, patrie». Подвал газеты был озаглавлен: «Борьба бретонского народа за независимость».

Изящная, темноволосая женщина, в простом платье и жакете, достала из салфетки горячий пирожок. Остановившись перед щитом, внимательно читая передовицу, она слизала с губ крошки коричневого сахара. Женщина скользнула взглядом по плакатам, с вишистскими топориками и свастиками. Толстый Черчилль, в котелке, дымя сигарой, отправлял через пролив лодки, с вооруженными людьми.

– Остерегайся английских шпионов! Будь бдительным! – кричали черные, жирные буквы. Реннское гестапо, предлагало награду за сведения о бандитах, месяц назад, подлым образом убивших одного из журналистов L’Heure Bretonne. Вытерев пальцы салфеткой, женщина бросила бумагу в урну.

Она свернула в узкую, вымощенную булыжником улицу. На углу, в «Закусочную тетушки Сюзетты», зазывало рукописное объявление: «Каждый субботний вечер, живая музыка и танцы, два бокала сидра по цене одного». Женщина нырнула в деревянную, выкрашенную синей краской дверь: «Пансион «Прекрасная Бретань».

Поднявшись по скрипящей, полутемной лестнице, она достала из кармана жакета тяжелый ключ. Умывальная помещалась в конце коридора. Своих ванных комнат у постояльцев не было. Футляр для пишущей машинки стоял в старомодном, большом гардеробе. На кровати она разложила второе платье, выходное, как смешливо называла его Лаура. Комбинезон, парашют, и грубые ботинки, в которых прыгала женщина, давно покоились в глубине леса, в паре миль от прогалины, где приземлилась Лаура. Найдя ручеек, она умылась, и переоделась. Через пару часов скромная женщина, с футляром для машинки и саквояжем, сидела на проселочной дороге, на остановке деревенского автобуса.