Лаура добралась до Фужера позавчера. Платье и туфли она купила в городе, пройдясь по магазинам. Хозяйке пансиона Лаура объяснила, что направляется в Ренн, в поисках работы, после сокращений в парижской школе:

– У вас спокойней, – Лаура предъявила вишистский паспорт, – здесь провинция… – над стойкой висел портрет папы римского, фотографии святой Терезы из Лизье, и блаженной Елизаветы Бельгийской. Баронессу сняли на ступенях детской больницы, в Льеже, построенной на деньги де ла Марков. Тетя Элиза стояла рядом с мужем, Виллем сидел в инвалидной коляске. Лаура, в Лондоне, подобного снимка не видела. Она заметила среди врачей, в белых халатах, знакомое лицо:

– Профессор Кардозо, дедушка Давида. Конечно, они дружили, семьями… – вишистских флагов в пансионе не имелось. Хозяйка говорила на галло, местном диалекте, но коллаборационистских газет на стойке не лежало, только католические издания. Пожилая женщина перехватила взгляд Лауры:

– Их осенью канонизируют, в Риме. Блаженная Елизавета наша, бретонка. Маркиза де Монтреваль, в девичестве. В Ренне, в отеле Монтреваль раньше картинная галерея размещалась… – хозяйка просмотрела рекомендательные письма Лауры, из школы, и от парижского священника. В них превозносились добродетели мадемуазель Леблан:

– Лицо у нее усталое… – подумала хозяйка, – но молодая женщина, красивая. Филиппу бы ее сосватать… – бретонка скрыла вздох. Единственный сын сидел в лагере военнопленных, в Германии. Судя по письмам, возвращения его на родину ждать, не приходилось.

– Филипп ее младше… – женщина аккуратно списывала данные паспорта, – но ничего страшного. Приехал бы мальчик домой… Говорят, немцы их на заводы посылают, работать у станков… – до войны сын хозяйки был стеклодувом. Фужер славился посудными фабриками.

– А что там сейчас? – поинтересовалась Лаура. Она знала, что в отеле Монтреваль сидит немецкая комендатура и реннское гестапо. Сведения из Бретани поступали отличные. В Блетчли-парке знали фамилии офицеров вермахта и СС, численность расквартированных здесь гарнизонов и даже расписание прибытия новых частей. Герцог, правда, коротко заметил:

– Перед тобой данные зимы, а сейчас март на дворе. С тех пор у нас не было связи с местным Сопротивлением. Для этого ты к ним и летишь… – Лауре предстояло стать связной между отрядами в Бретани, и теми, кто сражался с нацистами в других департаментах Франции. Документы ищущей работу преподавательницы служили отличным прикрытием. Женщина могла разъезжать по всей стране.

– Немцы… – довольно хмуро ответила хозяйка, отдавая Лауре паспорт:

– Завтрак в семь утра, ужин в шесть вечера… – Лаура спросила о святом отце. Она услышала, что кюре в Фужере поддерживает бретонских националистов:

– Он с запада, из Финистера, – объяснила хозяйка пансиона, – друг отца Перро… – Лаура, аккуратно, посещала утреннюю мессу. Она исповедовалась, но ничего не сказала священнику об истинной цели приезда в Фужер:

– Подобное грех… – подумала Лаура, – но когда я еще исповедуюсь? В лесах вряд ли кюре найдешь… – Джон запретил ей упоминать, на исповеди, кто она такая.

– После войны, – довольно весело сказал герцог, – когда мы повесим рядом Гитлера и Муссолини, поедешь в Рим. С тебя снимут все грехи. Пока нельзя рисковать… – увидев глаза Лауры, он поднял руку:

– Ты говорила, что итальянские священники доносят на прихожан. Немецкие тоже. И французские кюре, я больше чем уверен… – он, конечно, был прав.

Гремя эмалированным тазом, Лаура вымылась прохладной водой. Вернувшись в комнату, она натянула простые, хлопковые чулки на резинке:

– Констанца похожие чулки носила. Здесь провинция. Наверное, только в Ренне шелковые чулки продаются… – платье окутало ее скользким шелком. Оно тоже было темным, красивого цвета спелой сливы. Сунув ноги в новые туфли, Лаура накрасила губы помадой и подхватила сумочку.

На обед хозяйка подавала одно блюдо, бретонское рагу из обрезков свинины, с капустой, морковкой, и гречневой кашей. Салат брали из общей миски. Цикорий щедро полили уксусом, посыпали солью, но масла хозяйка пожалела. Десерта не полагалось, завтрак состоял из двух яиц, половины сосиски, и гречневого блина. Лаура и обедала подобными блинами, где-нибудь в городке. Ожидая связника, она объездила окрестности, делая вид, что интересуется замками и церквями.

Постояльцев, с Лаурой, было всего трое. Пережевывая довольно жесткие куски мяса, она исподтишка разглядывала полного священника, перелистывающего молитвенник, и женщину средних лет, в очках, с поджатыми губами:

– Они не знают, где я остановилась, – пришло в голову Лауре, – может быть, кто-то из них связник… – Лаура взглянула на часики: «Скоро все пойму».

На улице зажигались фонари. От угла слышалась музыка, скрипка и аккордеон. Замедлив шаг, Лаура нащупала пальцами, в подкладке сумочки, браунинг. Оставлять оружие в комнате было нельзя, хотя радиопередатчик замаскировали отлично. Даже если хозяйка и раскрыла бы футляр, она увидела бы только пишущую машинку. Достав флакончик дешевых духов, Лаура провела пробкой по шее. Запахло ландышем, она весело улыбнулась. Дверь закусочной широко распахнули. Лаура вспомнила:

– Второй стол справа. Они знают, где я сяду. Джон сообщил, на Рождество, когда с ними встречался. Мишель и Теодор тоже где-то в Сопротивлении, но я их не увижу, наверное… – герцог сказал, что Лаура летит во французский отряд, подчиняющийся генералу де Голлю:

– У них много офицеров, есть и бежавшие из плена. Люди с боевым опытом, – объяснил Джон:

– Вы быстро найдете общий язык… – шагнув через порог, Лаура не успела дойти до стола. Перед ней вырос мужчина, средних лет, по виду фермер:

– Если мадемуазель позволит… – немного покраснев, он предложил Лауре руку. Музыка оказалась местной. Отец возил Лауру в Уэльс, на море, после войны:

– У валлийцев похожие мелодии. И у ирландцев тоже… – пары кружились по комнате. Лаура даже не смогла присесть. Ей покупали сидр, давешний фермер, пригласив ее еще раз, принес за столик два стаканчика с виноградной водкой. Представившись, месье Бризе, он позвал Лауру прогуляться завтра, у реки:

– Выручка хорошая на рынке, – подмигнул месье Бризе, – я домой не тороплюсь. Я вдовец, – любезно заметил он, почесав лысину, – бездетный. Держу свиней, птицу… – Лаура едва не рассмеялась. Сумочку она с плеча не снимала, придерживая локтем. Ей не удавалось зажечь спичку. Стоило женщине потянуться за пачкой «Голуаз», как рядом появлялось несколько огоньков. Лаура сидела спиной к входу, потягивая сидр. В голове приятно шумело.

Она вспомнила чай, в отеле, и танцы, где не получила ни одного приглашения:

– Англичане просто чопорные… – Лаура сняла ногтями с губ крошки табака. В тусклом зеркале отражались разрумянившиеся, смуглые щеки, темные, немного растрепавшиеся локоны. Закинув ногу на ногу, она покачивала туфлей.

Высокий, белокурый мужчина, в суконной куртке, сняв кепку, сунул ее в карман. Он прошел через толпу, ко второму столу справа. Зная, что это будет женщина, он улыбнулся, глядя на стройную спину, в шелке: