К ее изумлению, почти во всех показаниях упоминалось несчастье, произошедшее с носом Элджина.

Каждый из опрашиваемых утверждал — причем совершенно безосновательно, — что, как только нос лорда Элджина был удален скальпелем доктора, леди Элджин стала испытывать отвращение к мужу.

— Судом Англии установлено, что мистер Роберт Фергюсон методично совращал наивную и неискушенную супругу лорда Элджина. Благородный облик нашего подзащитного был искажен в глазах его жены мистером Фергюсоном, его общественное и личное поведение высмеяны, и он пал жертвой насмешек и отвращения. О несчастная женщина! — продолжал адвокат чуть ли не речитативом, более подходящим для трагедий Шекспира. — Как мало она могла предвидеть, что этот шаг обернется сиротством ее детей и обрушится на них самыми тяжелыми последствиями!

В этот момент вперед выступил адвокат Мэри.

— Сэр, прошу вас оставить театральные манеры. Они, может, и годятся для подмостков лондонских театров, но в зале суда нашего доброго Эдинбурга неуместны.

Эти слова вызвали волну насмешек публики, которая тут же стихла, когда стали зачитывать показания мистера Уильяма Гамильтона, бывшего секретаря лорда Элджина. Мистер Гамильтон утверждал, что союз Элджинов был вполне счастливым до тех пор, пока «лорд Элджин не пострадал от тяжелой болезни, приведшей к потере им носа, вследствие чего любовь супруги к нему начала угасать. Но и до этого момента лорд Элджин жаловался на пристрастие своей жены — возможно, по молодости ее — флиртовать с красивыми мужчинами». Гамильтон привел имена генерала О'Хары в Гибралтаре, графа Себастиани и даже мистера Лусиери, художника. И разумеется, мистера Фергюсона. Далее в этих показаниях было подробно описано, как лорд Элджин поручил мистеру Гамильтону следить за леди Элджин в Лондоне, отмечать всех, кто появлялся в ее доме, и контролировать поступающую корреспонденцию. «Лорд Элджин всегда питал подозрения относительно поведения своей супруги в том, что касалось ее отношений с другими мужчинами».

Мэри хотелось встать и объясниться, чтобы защитить себя от клеветы. В Лондоне она, испытывая ужасные страдания перед родами Люси и после них, тем не менее делала все возможное для вызволения Элджина из тюрьмы. Конечно, она часто общалась с Робертом, но он же пытался помочь ей, используя свои связи!

Но ей не было позволено выступать в собственную защиту. Мэри объяснили, что выступать перед судом является совершенно непозволительным для леди. Это следует предоставить господам адвокатам. Всякое другое поведение недопустимо. Чем более скромной и покорной она себя покажет, тем лучшее мнение сложится о ней у жюри к тому времени, когда они станут выносить вердикт.

— Следует хранить молчание и с уважением относиться к законам, леди Элджин. Тогда и стрел критики, направленных против вас, окажется меньше. Но если вы предпримете попытку выступить лично, то судьи постараются отыскать вину в каждом вашем слове, что бы вы ни пытались доказать.

Один за другим давали показания слуги из ее лондонского дома, и Мэри оставалось только удивляться про себя тому, кто оплачивал им дорогу до Эдинбурга. На какие расходы готов пойти Элджин, чтобы одержать победу над ней! Но суду они могли рассказать не много, кроме мисс Гослинг, покойной уже служанки Мэри, оставившей свидетельства, что эта замужняя дама принимала по вечерам джентльмена, не являющегося ее мужем. Таким образом, никто из свидетелей не дал показаний, по которым можно было бы обвинить Мэри в адюльтере.

Затем были вызваны сплетница горничная и лакей из «Форчун и Блекуэлл», в котором Мэри узнала того официанта, кто однажды вечером обслуживал в ресторане ее и Роберта. Они показали, что Мэри и Роберт снимали комнаты в этом эдинбургском отеле в одно и то же время, при этом, по словам горничной, в номере мистера Фергюсона никто вроде как не ночевал, а в номере леди Элджин на кровати были смяты обе подушки. Официант подтвердил, что девушка тогда же поделилась с ним этой скандальной новостью.

Во время перерыва в слушаниях адвокат Мэри пытался утешить ее.

— Понимаю, как глубоко неприятно вашей милости выслушивать подобный вздор, но я буду очень удивлен, если адвокату нашего противника удастся заставить суд посчитать эту ерунду доказательством обвинения. Такие серьезные дела, как обвинение супруги в адюльтере, не выносятся на основании болтовни о подушках.

В качестве последнего свидетеля был вызван Томас Уилли, лакей, уволенный Элджинами за неподобающее поведение и пьянство. Мэри едва могла припомнить этого человека, разве только то, что он был до последней степени ленив и отлынивал от работы, к тому ж у него вечно были красные глаза и текло из носа.

— О да, мистер Фергюсон имел обыкновение часто навещать ее милость как в дневное время, так и по вечерам. Когда она проживала на Бейкер-стрит, он частенько приходил поздно вечером и сидел у нее часов до двух-трех. Леди Элджин, казалось, радовалась его обществу больше, чем чьему-либо еще. А однажды, примерно в полдень, недель через шесть после разрешения ее милости от бремени девочкой, мне случилось войти в гостиную без стука. Открыв дверь, я увидел, что леди Элджин лежит на кушетке, а как только они — и ее милость, и мистер Фергюсон — заметили меня, то накрыли ноги ее милости шалью.

— Были ли подняты нижние юбки у ее милости? — осведомился адвокат Элджина.

Он старался говорить как можно громче, чтоб никто не пропустил ни слова.

Уилли заколебался, изображая сильное смущение. Не отрепетировано ли оно было заранее?

— Точно не могу сказать. Небольшое бюро находилось перед кушеткой и мешало мне разглядеть ноги ее милости. Но, судя по конфузии, с которой они набросили шаль на ноги ее милости, я бы сказал, что да, действительно, нижние юбки ее милости были подняты.

Все это жюри внимательно выслушало. Мэри почувствовала, что настроение присутствующих начинает меняться. Члены жюри, которые в начале слушаний бросали время от времени на нее любопытные взгляды, теперь не осмеливались даже повернуть голову в ее сторону, настолько гадкой женщиной она им казалась. Они вели себя так, будто Мэри внезапно исчезла. Отныне так всегда и будет. В глазах общества, к которому она принадлежала на протяжении всей жизни, она станет изгоем, ее никто не будет замечать, словно ее нет на свете. Но ей не видать даже того уважения, которое выказывают по отношению к умершим. Живая, она станет лакомой добычей хищников, жадных до досужих сплетен. Россказни о ней будут обсуждать в семейном кругу, на страницах прессы. О ней станут злословить за обедом или играя в карты в тех городах, которые она любила посещать. Мэри знала это так же точно, как то, что сейчас находится в зале суда. Она чувствовала себя мертвой.

Только Элджин имел наглость смотреть на нее. Он излучал самодовольство и полное спокойствие, лишь едва заметная улыбка то и дело мелькала на его губах, показывая, до чего он наслаждается происходящим, как стремится растоптать ее в глазах общества. Мэри подняла на него взгляд, в душе удивляясь собственной смелости, и смотрела в упор, пока он первый не опустил глаз.

Удовлетворенный тем, что ему удалось замарать репутацию графини Элджин, адвокат перешел к главной своей цели — принялся перечислять статьи дохода, который Мэри может унаследовать от своей семьи, развивая мысль о том, как непозволительно было бы доверить распоряжение крупными средствами такой безответственной особе. Мэри по-прежнему хранила молчание, слово взяли ее адвокаты.