потеряно – нужно вести какую-то “вязкую борьбу”. Я так и не понял, что он имел в виду». Когда же кто-то из делегации обвинил Язова в трусости и предательстве, тот ответил: «Что же, мы это все затеяли, чтобы стрелять?»[1060]

Позднее, когда Ельцину уже не нужно было приукрашивать августовские события в своих политических целях, он характеризовал членов ГКЧП как «самых обычных, средних советских людей», а вовсе не как безжалостных циников и тоталитарных деспотов. Он даже признал за ними уважение к человеческой жизни и законности – именно поэтому они уступили и потеряли власть[1061]. В октябре 1993 года, во время конституционного кризиса в Москве, Ельцин повел себя иначе – приказал открыть огонь из танковых орудий по зданию противостоявшего ему российского парламента, арестовал своих политических оппонентов и остался у власти еще на шесть лет.

Крючков и его соратники по хунте запустили чрезвычайное положение без какого бы то ни было ясного плана и реалистичной экономической программы и, главное, без решимости подавить сопротивление любыми средствами. Трагедия разрешилась фарсом – в припадке морального коллапса путчисты решили покаяться. Язов, главной своей задачей считавший сохранение армии, вознамерился отправиться к Горбачеву просить прощения. Министр внутренних дел Борис Пуго оказался единственным из всех членов хунты, до конца игравшим по правилам – их с женой нашли мертвыми, рядом лежали пистолет и предсмертная записка: «Совершил совершенно неожиданную для себя ошибку, равноценную преступлению»[1062]. Это был парафраз знаменитых слов: «Это хуже, чем преступление, это ошибка», которыми французский политик в 1809 году прокомментировал убийство Наполеоном своего врага-аристократа – да, это было преступление, но такое, которым император нажил себе еще больше врагов.

Некоторые очевидцы в государственном аппарате характеризовали случившееся 21 августа как «политический распад». Заговорщики достигли результата, предсказать который не мог никто, – полной капитуляции центральных структур исполнительной власти. Бездарно сляпанное чрезвычайное положение предоставило Ельцину, его последователям и союзникам-демократам историческую возможность взять в свои руки рычаги исполнительной власти от имени Горбачева и во имя конституционного порядка. Немыслимое стало неизбежным. И это означало политическую смерть Советского Союза.

СПАСТИ ГОРБИ

Слухи об отступлении ГКЧП мгновенно разнеслись в среде советской бюрократии и элиты. Первая реакция последовала со стороны Примакова и членов центристского Движения демократических реформ. На собранной ими пресс-конференции было публично объявлено об объединении усилий с «демократической оппозицией». Старавшиеся до сих пор усидеть на двух стульях также спешили встать на сторону победителя. На Старой площади члены Секретариата КПСС и Политбюро изо всех сил дистанцировались от Олега Шенина. Исполняющий обязанности генерального секретаря Владимир Ивашко, только вышедший 19 августа из больницы после операции, предложил ГКЧП организовать встречу с Горбачевым. Шенин счел это полной капитуляцией: «Мне было противно находиться с ними в одной комнате»[1063].

В Кабинете министров два заместителя Павлова, Щербаков и Догужиев, встретились с руководителями Госбанка и написали проект обращения к лидерам стран Большой семерки с просьбой не обрывать экономические и финансовые связи с Советским Союзом, «так как конституционный процесс скоро будет восстановлен»[1064]. Лукьянов в своем кремлевском кабинете проклинал себя за то, что поставил не на ту лошадь. Он позвонил Ельцину и в редком эмоциональном порыве заявил, что решил ехать в Крым освобождать Горбачева. Депутаты возглавляемого им Верховного Совета СССР в срочном порядке собрались и приняли резолюцию: законный Президент СССР должен быть возвращен в Москву[1065].

Холодным дождливым утром 21 августа здание российского парламента было по-прежнему окружено баррикадами, а на площади толпились 50 тысяч человек. Затерявшиеся между баррикадами несколько танков служили напоминанием о только что пережитой ночи страха. В 11.15 председатель Верховного Совета РСФСР Хасбулатов открыл чрезвычайную сессию парламента. В зале собрались от силы половина депутатов. В качестве наблюдателей пришло несколько западных дипломатов и журналистов[1066]. По мере появления новостей об отступлении силовых структур настроение менялось от настороженности к победному ликованию. Хасбулатов, открывая заседание, говорил о «самозванной хунте», которая осуществляла свои цели «последовательно, жестко, цинично и с огромным размахом». После ликвидации Белого дома «как последнего плацдарма свободы» путчисты «могли бы добиться своей полной победы по всей стране и развязать кровавый террор против народа, избравшего путь свободы и обновления Отчизны». Москвичи, продолжал Хасбулатов под бурные аплодисменты, остановили эти реакционные силы и спасли честь России. Он также подчеркнул, что поддержка Запада стала решающим фактором в делегитимации ГКЧП и международном признании российского руководства: «Лидеры западных стран, включая президента Буша, премьер-министра Великобритании, восточноевропейские лидеры… совершенно твердо и четко сказали, что единственным гарантом свободного развития СССР мы видим на этом этапе только позицию Российской Федерации, ее Президента и ее Верховного Совета…»[1067]

После этого выступления и прений слово, наконец, взял Ельцин. Он не спал с пяти утра. Успел позвонить Крючкову с предложением лететь вместе в Крым справиться о состоянии Горбачева. К немалому удивлению, глава КГБ согласился. Крючков отчаянно пытался найти законный выход из сложившейся ситуации. После этого Ельцин позвонил домой. Был день рождения его дочери Елены, и она с восторгом прокричала в трубку: «Папа, ты сделал мне самый лучший из возможных подарков! Ты дал нам свободу!»[1068] Выступая перед депутатами, Ельцин говорил четко и уверенно. Путч, сказал он, случился после двух провалившихся попыток – кровопролития в Прибалтике в январе и закрытой сессии Верховного Совета СССР в июне, где Павлов, Крючков и Язов потребовали себе чрезвычайных полномочий. Правые силы остановлены силами демократической коалиции. Ельцин поблагодарил москвичей, которые помогли парализовать штурм и части спецназа. Ельцин дал свою интерпретацию позиции военных, которые якобы не повернули оружие против народа: «Многие воинские части – дивизия Таманская, Кантемировская, группа военно-десантных войск – перешли на сторону Российской Федерации и выполняли приказы и распоряжения Президента России (аплодисменты)». Ельцин продолжал: «Тульская дивизия генерала Лебедя вместо штурма здания Дома Советов взяла его под охрану и «целые сутки держала эту охрану твердо (аплодисменты)»[1069]. Продолжая формировать вслед за Хасбулатовым новый революционный нарратив, Ельцин также упомянул «Его Святейшество» Патриарха Русской православной церкви Алексия II, выразившего, по его словам, «полную поддержку позиции российского руководства… и сказавшего, что верующие будут поддерживать эту позицию (аплодисменты)». Большое внимание Ельцин уделил и поддержке Запада: «Надо прямо сказать, что и Буш, и Миттеран, и другие, – все они твердо заявили, что осуждают антиконституционный переворот и действия группы, объявившей чрезвычайное положение… поддерживают действия российского руководства»[1070].

Ощущение демократического триумфа было в тот день безграничным. Россия наконец присоединилась