Крессида снова взвыла, на сей раз уже совершенно не жалея голоса, согнулась пополам и ринулась к лестнице, где попала в нежданные объятия Аллейна. И теперь вот сидит, туго замотанная в гагачье покрывало, выслушивает недостаточные (с ее точки зрения) утешения рассеянного Хилари, глаза ее — как большие влажные анютины глазки, а зубы все еще отбивают мелкую чечетку.

— Понятно, — коротко подытожил Аллейн. — Еще два вопроса: как, по-вашему, две эти кошки могли попасть к вам в спальню? Когда вы ходили вечером к Трой, вы оставляли свою дверь открытой?

Этого Крессида не помнила.

— Но ты ведь вообще обычно не закрываешь двери, родная… — вставил Хилари.

— Этот «голубой» из кухни мне подкинул своих кошек, вот что! Назло! Я точно знаю.

— Ради бога, Крессида, послушай…

— Да, да! Он меня терпеть не может. Как и все они. Ревнуют. Боятся, что я тут изменю порядки. Запугивают. Вернее, отпугивают. От дома.

— А где сейчас, — вмешался Аллейн, пока Хилари не успел выступить с очередной нотой протеста, — та, вторая кошка? Проныра.

— Ходила тут по коридору, — отозвалась Трой, и Крессида при этих словах начала судорожно разматывать свой гагачий кокон. — Все в порядке, — поспешила добавить художница. — Я заманила ее к себе в комнату и закрыла дверь.

— Правда? Честное слово?

— Честное слово.

— Да ради бога, Хилари! — воскликнула тут миссис Форрестер. — Отвел бы ты ее уже в постель.

— А? Да-да, тетя Клу. В самом деле. Прекрасная мысль. Ну, пойдем?

— И дай ей таблетку. Она же принимает какие-нибудь таблетки? Все такие девицы глотают пилюли. И очень тебя прошу, давай больше не доставлять дяде Фреду никаких огорчений. Пойду к нему. Если, конечно, я не нужна вам, — обратилась она к Аллейну.

— Нет-нет, пожалуйста, идите. Надеюсь, с ним все в порядке. А что, он все слышал?

— Проснулся и бормотал что-то о пожарной сирене. Что ж… Всем доброе утро, — фыркнула миссис Форрестер и покинула компанию полуночников.

Не успела, однако, она удалиться, как теперь уже Хилари издал сдавленный вопль, вскочил и оперся о перила, чтоб не упасть в обморок. Словно перстом обвиняющим указал он вниз, на пол у торшера — туда, где валялась груда битого фарфора.

— О черт, о черт! — воскликнул Билл-Тасман. — Моя ваза эпохи Канси![137] Кто посмел разбить Канси?!

— Ваза вашего Канси, — мягко произнес Аллейн, — прошла в двух сантиметрах от моей головы.

— Что это значит? И почему вы держите руку как Наполеон?

— Я держу руку как Наполеон потому, что ваша проклятая ваза мне ее чуть не сломала. Только чуть, — добавил он, поймав на себе встревоженный взгляд Трой и улыбнувшись.

— А штука была — полный эксклюзив, — отметил Смит. — Famille verte[138]. Ты его купил у Эйхельбаума? Жаль-жаль.

— Да, прах его побери, не то слово.

— Со страховкой все нормально?

— Естественно. Но она как-то не греет душу. А главное: кто? Кто ее отсюда сбросил? — Хилари решительно обернулся к возлюбленной. — Это ты?

— Не-е-ет! — крикнула она. — И не разговаривай так со мной! Наверное, это кошка.

— Кошка?! Как же она могла…

— Должен засвидетельствовать, — заметил Аллейн, — что сразу после происшествия кошка действительно слетела вниз по лестнице.

Хилари открыл было рот, но тут же снова закрыл его и посмотрел на Крессиду, которая с видом крайне раздраженным подступила к нему, сжимая обеими руками гагачье покрывало.

— Прости, — сказал он. — Извини, дорогая. Я это… в состоянии аффекта. Это было одно из самых дорогих моих сокровищ.

— Я хочу в постель.

— Да, да. Хорошо. Я провожу тебя.

Крессида заковыляла прочь в своем «рубище», Хилари — за ней.

— Ах ты, боже мой! — сокрушенно воскликнул мистер Смит. — Хоть в лютне трещина мала, все тише музыка слышна[139]…

— Ваша спальня ведь по соседству с ее комнатой? — заметил Аллейн. — Вы тоже слышали весь этот тарарам?

— Там еще между нами ее ванная. Девице достались самые козырные апартаменты, в северо-западном углу. В общем, да, я слышал какой-то шум и гам, но подумал — она, наверное, возится с Хилли, как они любят. Ну, знаете. Милуются.

— Понятно.

— И только когда она уже завизжала во все горло в коридоре, я понял, что дело «ой-ой-ой». И выскочил. А тут что творится, господи помилуй! — продолжал Смит. — Вон оно как пенисто вышло, с ума спятить можно. Короче, снова спокойной ночи.

Когда он удалился, Аллейн негромко позвал:

— Ну, теперь твой выход.

Трой сделала несколько шагов вперед.

— Рори, твоя рука. Я ни во что не вмешиваюсь, упаси боже, но что с рукой?

— Дорогая, не надо суеты, — улыбнулся детектив, явно и весьма удачно пародируя полковника и обнимая жену здоровой конечностью за плечи. — Ушиб сильный, синяк будет, но в целом ерунда.

— Кто-то нарочно?..

— Сейчас я быстренько проверю кошачью теорию, а потом, ради бога, давай постараемся, кровь из носа, но лечь наконец поспать.

— То есть мне опять тебя оставить?

— Если нетрудно, любовь моя. Только подожди секунду, у меня к тебе один вопрос. Тогда, после ужина, в полночь, ты выглянула из окна спальни и заметила, как Винсент появился из-за северо-западного угла усадьбы, верно? Он толкал ручную тележку, а в тележке помещалась елка. Потом он выбросил ее прямо под окном полковничьей гардеробной. Скажи, пожалуйста, ты это видела четко — что он ее выбрасывает?

— Нет. На то место падала тень, черная-пречерная. Он шел по дорожке — в этом не сомневаюсь. Дорожка широкая, можно сказать, целая аллея. С ухабами. Туда тень не доставала. Вот по аллее он и продвигался, это было видно совершенно ясно — ну то есть настолько ясно, насколько это возможно в лунном свете. Но снег от этого света прямо сверкал. А потом Винсент слился с тенью, и я услышала, как дерево сваливается с тележки. Ну, и тогда уже отошла от окна.

— Как он оттуда уходил, не видела?

— Нет. Я озябла, не хотелось долго торчать на морозе.