Я, хоть и сидел в упадке, но всё-таки вяло возразил:

— Это ваши деньги… — на что он сразу ответил:

— Как это? Если все наши договоренности в силе, то и деньги эти, за три месяца аванс, ваши… Только вас надо привести в божеский вид… — («Лучше в человеческий, а то бог… кто знает, какой вид имеет…» — пошутил я через силу.) — Да, еще вопрос — где вы будете сидеть до вечера, до поезда? Билеты я возьму, но где вам сидеть? В камере? — предположил он, ногой отсылая сумку по натёртому паркету в мою сторону.

— Нет, нет, зачем? — Я начал перекладывать из кармана в сумку щётку и дневник, не очень, впрочем, испугавшись. На сердце было так легко, что можно было посидеть и день, и два. — Свободный — и в камеру? Нет!

— Ну а где? Не будете же вы на улице сидеть? Вон дождь собирается…

Где?.. Где?.. В Караганде… А у ветеранов, например!

— Нет, там вы опять напьётесь до бровей… Вам вредно с русскими пить. С ними всем пить вредно. Хотя и ваши немцы не лучше, я видел на Октоберфесте. Ну, там было — ямщик, не гони лошадей! Немцы хлещут пиво как лошади!.. Я много где был. Самый лучший угол для жизни — Западная Европа. Наши пузыри недаром там виллы закупают. Вот, говорят, в Карлсруэ Шеварднадзе себе бывшую виллу Отто Грюндига купил… Но Шеварднадзе по сравнению с этими, — он кивнул на угол так, будто там кто-то сидел, — нищий…

— Нищец? Нищага? Нищура? Нищара? — («Какое красивое слово! Мохнатое и пушистое!»)

Он вдруг замер:

— А знаете что? Давайте я вас к Земфире отправлю, а? — Он обрадовался своей идее, которая и мне показалась отличной — лучше уж у Алки на диване, чем в камере, с кем-то на пару. — У вас есть её актуальный телефон, а то мне лень искать? Эти бляди меняют номера после каждого тарарама…

— Тарарам — это песня, весёлая?

— Да-да, песня, но не очень весёлая…

Я нашёл номер, начал диктовать, он стал щёлкать кнопками на телефоне, который вдруг сам лихорадочно зазвонил у него в руке. Он слушал, не перебивая, поблескивая стёклами очков, и вдруг вывел длинную, плавно-певучую словоформу, похожую на мощный хоральный аккорд:

— Арамцалиаахладэдамэ[113]! — А когда я спросил, что это значит (и попросил повторить, чтобы затранскрибировать в дневнике), он любезно объяснил, что это значит: звонит мама, а у него сейчас нет времени раз говаривать с ней: — Она раз десять в день звонит… Забывает, что меня нет, просит то хлеб принести, то на кладбище пойти, папину могилу посмотреть… У неё всё есть, за ней ухаживают дай боже, сиделка круглосуточная. Но она в маразме, ничего не понимает… Кстати, как думаете, есть возможность перевезти её в Баварию?

— Надо узнавать-узнать, — ответил я и сообщил, кстати, что вчера познакомился с директоршей такого вот склерозного дома, которая ни в чём не виновата: — У неё места нет, а эта возка всё возит и возит… Или везёт, mit Richtung?..[114]— Но он меня не слушал, повторяя «рихтиг, рихтиг»[115], набрал номер, подождал, сказал:

— Земфирушка, Алушка, голубушка, узнала меня?.. О, богатым буду… Да, полковник… Тут такое дело — Фреде надо день до вечера пересидеть… Не могла бы ты ему — нет, нам — помочь?.. Что?.. Ну отмени! Ну и что с того, что вчера ждали… да, он был занят… Говорит, что вчера вас с какой-то шлюхой ждала, — объяснил он мне поверх труб ки, а в трубку сказал: — Он был занят вчера, в библиотеке целый день коптился… Это я, полковник Майсурадзе, тебя просит!.. А моя просьба дорогого стоит, сама знаешь! Смотри, не то разгоню ваш Моспутантрест! Ну, умница… И еще, знаешь, купи ему одежду, а то он как клоун детсадовский одет… в каком-то дерьмон тине весь… — И стал договариваться, как передать меня ей: — Адрес напомни, искать неохота. Я его пришлю с шофером… Это что, новый адрес?.. Хорошо, буду знать теперь. Да, загляну, почему нет? На обед… ага, горячей человечинкой пообедать… как-нибудь… Всё! У матросов нет вопросов!

Отключив телефон, он сказал мне:

— Ну вот, хорошо, пусть она вам одежду купит, а то как бич, стыдно…

— Как бомж, — разнеженно поправил я его, представляя себе день с Алкой. Бавария, деньги, папа, сухой немец на джипе — всё отошло в сторону. Как всё отлично! Проведу день и завтра улечу! А проклятая регистрация?

Полковник со смехом замахал руками:

— Ах, никто её не смотрит, у них дел до хера… Притом у половины пассажиров она утеряна, у половины её и не было…

— Как это? А я что, идиот, что это всё… делал-сделал?

Полковник засмеялся:

— Конечно, идиот. Не надо было никуда ходить, ни в какое бюро…

— Но послали, сказали!

Полковник назидательно сложил пальцы в изящный кукиш:

— Вот им! Мало ли куда пошлют?.. А если в аэропорту на таможне возникнут — то дать им полтинник в зубы — и дело с концом! Это ж больное государство! Оно только так и функционирует… Правят преступные кланы, в центре ядер — криминал, вокруг него наросла оболочка из так называемых честных людей — врачей, юристов, нотариусов, адвокатов, всякого надзора, экономистов, мастеров и т. д. до санитаров и могильщиков, которые защищают это ядро, питаются от него и помогают ему, иначе ни ядру, ни им не выжить… — Видя, что я хочу что-то возразить, он остановил меня рукой: — Нет, я не говорю, что честных людей нет совсем, они есть, но они не видны, сидят в бедности… Скажу больше — я вообще уверен, что добрых и честных людей на земле куда больше, чем злых. В противном случае в живых бы никого не осталось, это еще наш лектор по политэкономии говорил… Но злые — виднее, слышнее, о них пишут в газетах и в романах, показывают по ТВ, снимают фильмы, а честных, добрых и бедных — чего показывать? И как их в кино или в книге покажешь?.. Ну, встал, выпил чай с унылым бутербродом, пошел на глупую работу, просидел целый день как истукан, вернулся, посмотрел дурацкий ящик и лег спать — вот и вся жизнь. Да и добрые они и бедные, и честные часто оттого, что просто не умеют — или боятся — быть злыми и богатыми. Я таких навидался в угро… Дай такому тихоне власть или деньги — с потрохами сожрёт! Но вы, немцы, другие — вам всё по закону! По правилам! Вы — как тот фашистский офицер, который кричал своим солдатам на войне в Польше: «Пока билеты не купим, вокзал брать запрещаю!»

Я понял, что полковник говорит от какого-то внутреннего возбуждения, и не прерывал его, а он, щелкая гибкими пальцами, продолжал:

— Знаете, геноссе Фредя, я сам далеко не ангел, но, поверьте, вот тут что-то переворачивается, когда слышу, что какой-нибудь сраный олигарх-молигарх, Рабинович-Шмаринович…

— Абракадаврович… — вспомнил я ветеранов.

— …вот именно, пообедал за двести тысяч долларов или съел трюфель за полтора миллиона баксов, и не подавился, гадина… И вместо того, чтобы вырезать этот трюфель из его поганого брюха, о нем еще в газетах пишут с умилением и по ТВ с уважением говорят, а сто сорок миллионов баранов все это слушают и ушами прядают… Нет, без большой крови всё это не остановить!