Эти женщины отличались от миллионов других целомудренных работающих сестер тем, что сами себя содержали и раскрывали свои возможности в тех районах, где жили, поскольку их целибат носил исключительно политический характер. Он не имел ничего общего с представлениями о морали, опасениями беременности или необходимостью хранить непорочность, пока не возникнет тот единственный, который сделает предложение вступить в брак. Иногда даже женщины удивлялись, что эти их сестры отвергали буржуазный брак и материнство, обосновываясь в этой полной сурового реализма и далеко не самой фешенебельной части Лондона. Социальный работник Беатриса так с восторгом писала об этом в своем дневнике:

«Кто мог бы подумать, – <мы с Мэгги>… постоянно говорили друг другу, – когда вдвоем как школьницы стояли на поросшей вереском поляне около Бурнмауса… обсуждали наши религиозные проблемы, давали выход всем нашим горестям и заканчивали пророчеством о том, что через десять лет будем говорить о стряпне и детском белье… кто бы мог подумать о нашем подлинном будущем?»[612]

Обмен соображениями и опытом друг с другом, а также многочисленные рассказы Беатрисы о ее нуждающихся клиентах взаимно усиливали и оказывали большое влияние на этих женщин, проводивших впечатляющую работу. Все писали о лондонской бедноте и все отвергали покровительственное отношение милосердных женщин из среднего класса. Вместо того они изображали своих героев с полной сочувствия ясностью.

В романе «Без работы» Мэгги Харкнесс почти не изменила облик своего съемного жилья и в мелодраматичном ключе изобразила жизнь обычных рабочих в доках. В произведении «Рубен Сакс» измученная и подавленная Эми Леви высмеивает ценности буржуазной еврейской жизни. Кроме того, она писала смелые поэтические строки о платонических любовниках:

Прежде чем мир стал так печален,

Когда я молода была, и ты со мною был…

Мы бесконечно обсуждали

Искусство, книги, жизнь и человека,

Как будто гордо мы вдвоем от века

На троне правды восседали;

Не любимых мало, а друзей (так все говорят),

Но все они бесполые – мыслители подряд[613].

Более жестко Эми писала о другом философе – Сократе, которого сурово осуждала за женоненавистничество.

Витавший в облаках философ,

Одержимый благородными теориями и великими мыслями,

Не снизошел до униженья от прикосновенья к такой безделице,

Как деликатная ткань женского сознания –

Такого же утонченного, как душа страстной женщины[614].

Наиболее убедительно и правдиво романы Мэгги и Эми звучат, когда их героини похожи на них самих. Альтер эго Мэгги – Мэри Камерон, от лица которой ведется повествование, живет в дамских меблированных комнатах, «забавном месте, где было полно студенток, изучающих медицину, – она называла их женщины-мальчишки, – журналисток, артисток и вдов». В обстановке своей комнаты Мэри использовала «японскую утварь, разрисованный муслин, разные антикварные безделушки, которые любят собирать девушки-студентки и самостоятельные молодые женщины»[615]. Со времени отъезда из родительского дома сельского приходского священника Мэри сама себя содержала, занимаясь чтением корректур, перепечаткой на машинке и преподаванием стенографии. Иначе говоря, Мэри воплощает в себе образ Мэгги и всего сообщества ее подруг, объединенных в одном лице.

В первой книге Эми «Роман в мастерской» рассказ ведется о четырех обедневших и осиротевших сестрах, которые вместе пытаются выжить, занимаясь фотографией. Мастерская находится на грани банкротства, люди думают, что цены у женщин-фотографов ниже, на улицах неспокойно. Но одна из сестер – Гертруда Лориме, хранит «секрет, детскую любовь к освещенным газовыми лампами улицам, к зрелищу спешащих людей, ламп, двухколесных экипажей, возникающих и исчезающих в желтой дымке, будто сотканной из жуков-светляков», и у нее никогда не возникает сильного желания вернуться «в относительную скуку Кэмп-ден-Хилла»[616].

С некоторыми литературными изменениями образов вымышленные Мэри Камерон и Гертруда Лориме были их авторами, литературным (если не подлинным) свидетельством того, что реальные женщины – Мэгги и Эми – тоже достигли успеха. Мэри, Гертруда и другие героини подтверждали правильность тщательно разработанного образа жизни реальных женщин, неукоснительно соблюдавших целибат. Как писательницы они не просто отбирали и описывали грубые жизненные образы работавших в промышленности бедняков, но вели о них повествование так искусно, что вполне достойно зарабатывали себе этим на пропитание.

Целибат они соблюдали с гордостью, он не был им в тягость. Женщины были слишком заняты своими переживаниями, работой и удовольствием, получаемым от жизни. Оно включало и романтические отношения. Беатриса, например, кокетничала (конечно, вполне невинно) с радикальным политиком Джозефом Чемберленом, а потом отказалась выйти замуж за него. Их коллективная преданность целибату укрепляла уверенность женщин в себе и защищала от того, чтобы попасть под каблук к мужчине. Прекрасным примером такой ситуации является Беатриса – ее очень привлекал влиятельный и процветающий Чемберлен, который был значительно старше ее по возрасту. Несмотря на испытываемые к нему чувства, он пугал ее: Беатриса поняла, насколько властным был этот мужчина.

Если судьбе суждено нас соединить (против моей воли), я утрачу всю радость и беззаботность. Меня поглотит жизнь мужчины, чьи цели мне чужды. Он откажет мне в свободе мысли в моих с ним отношениях. Его карьере я должна буду подчинить всю свою жизнь – как душевную, так и физическую[617].

Но, несмотря на успех, такое духовное сообщество соблюдавших целибат женщин было столь же уязвимо, как и любое другое. Проблема здесь заключалась, конечно, не в целибате, изначально сплотившем это объединение, а в ходе самой жизни: проблемах с деньгами и профессиональными достижениями, эмиграцией, а в случае Эми Леви – с глубокой, неисцелимой тоской. Спустя примерно десять лет женщины расстались, навсегда закрыв за собой двери в некогда чрезвычайно плодотворную общину подруг, соблюдавших целибат[618].

Эта община распалась, не потерпев краха, не зачахнув, не усохнув как сморщенный бурдюк, но возродить ее не могло ни опыление пчел, ни возрождающий дождь. В былые времена она сияла ярким светом. Ее сочный виноград перебродил, превратившись в хмельное вино. Ее члены избавились от застенчивости и пробудили мысли, которые, в свою очередь, породили прозу и поэзию, ставшие raison d’être сообщества, осязаемым доказательством того, чего могла достичь независимая женщина в соблюдавшем целибат сообществе, что она могла создать и как могла преуспеть. Но его героини были верными отражениями их уже расставшихся создательниц, живших в придуманных ими общинах, члены которых соблюдали целибат, влияя на других женщин и вынуждая некоторых из них в будущем делать ставку только на самих себя.