– К тому же, – улыбался бедный итальянец сквозь пелену подступающих слез, – эта скромная сумма – залог того, что ты вернешься, вернешься ко мне хотя бы потому, что тебя будет здесь ждать гораздо большее, чем 10 тысяч.

Вета поначалу деньги брать отказывалась, ибо честь русской девушки, которая отдалась исключительно по любви, а не за какие-то паршивые деньги, яростно протестовала против предложения возлюбленного. Но выхода другого не было, пришлось взять, однако с оговоркой, что это только взаймы. Когда она вернется, она эти деньги отработает и вернет.

– Конечно, конечно, – улыбнулся Марио, восхищаясь Ветиным бескорыстием и одновременно засовывая ей в карман куртки пачку ассигнаций, в то время, как корыстная неудачница Лена жадно следила взглядом за маршрутом этой самой пачки.

Лена все то время, пока Вета отказывалась брать деньги, переминалась с ноги на ногу и всем своим видом старалась дать понять подруге, что та – безнадежная дура. Мелко плавала Лена, недопонимала чего-то главного, за что и поплатилась бесславным возвращением на Родину.

В конце концов – прощальный поцелуй, судорожное объятие Марио, он быстро отходит, стоит спиной, плечи вздрагивают, из кармана белый платок, к глазам и – прощальный поворот с вымученной улыбкой на исстрадавшемся от любви лице, но с улыбкой, адресованной уже в никуда, так как подруги быстро уходят к трапу, не оборачиваясь, словно забыв о своем благодетеле. А потом Марио стоит, провожает глазами взлет и машет, машет вслед самолету своим белым, промокшим от слез платком, но никто его не видит. Славянский синдром, иначе не скажешь.

Напрасно горевал Марио. Разлука не обернулась потерей и оказалась, как ни странно, весьма недолгой. Но вначале были частые звонки. Несколько раз в день Марио продолжал транжирить свой капитал в телефонных разговорах с любимой. Да что там звонки! Капля в море, мелочь в объемистом пока кошельке Марио, если даже разговоры ведутся по часу и более. Первой должна была позвонить Виолетта и сообщить ему – куда, на какой адрес следует послать приглашение. Вот тут была проблема. Ведь приглашение надо было послать по тому адресу, где возлюбленная прописана, а прописана она была, естественно, в доме матери, в доме, откуда она сбежала, а значит, в этом ненавистном доме следовало появиться и изобразить радостную встречу с родительницей, о которой она не знала ровным счетом ничего все последние месяцы, даже не знала – жива ли она еще. А решать – куда ехать в Москве, следовало быстро, еще по пути.

– Поехали ко мне, – предлагала Лена, – поживешь у меня, потом на пару снимем квартирку, займемся чем-нибудь, – подмигивала она, имея в виду свое любимое занятие, за которое сама же и поплатилась в Бельгии. – Да, кстати, как там мой Альбертик? – вспомнила Лена. – Надо будет позвонить.

Бесконечный щебет неунывающей Лены на всем пути в Москву только раздражал Вету и мешал ей сосредоточиться. По всему выходило, что избежать появления в мамином доме не удасться. Можно было снять квартиру, конечно, так она, наверно, и сделает. Но появляться у мамы придется регулярно, чтобы не пропустить момент, когда приглашение придет.

Значит, решение было такое: сразу, на пару дней, в любую гостиницу (там теперь роли не играет – москвич ты или иногородний), за эти дни как можно быстрее найти скромную квартирку с телефоном (это обязательно!), а затем, обеспечив тылы, наведаться к маме (с подарками, разумеется, с сувенирами из Бельгии) и разыграть сентиментальную сцену возвращения блудной дочери в родной дом со слезами раскаяния с одной стороны и слезами прощения – с другой. Чтобы снять квартирку на пару с Леной, как та и предлагала, – об этом и речи быть не могло. Лена уже осточертела до полусмерти, и она сделала для нее все, что могла. Да и нужна она была ей в Бельгии, как – пусть поганенький, – но все-таки уголок немилой Родины. А там, в России, у Лены своя дорога, у Веты – своя.

В Шереметьеве, как ни странно, все прошло гладко. Просроченные визы, конечно, повлекли за собой приглашение в отдельную комнату и необходимость давать объяснения. В некоторых случаях порядки пересечения границы становятся либеральными. Например, когда расскажешь историю с элементами тяжелой мелодрамы о том, как приехали просто подзаработать.

– Не проституцией, боже упаси! – а хостессами, ну это вроде официанток, – объясняла Вета официальному лицу, – только не разносить еду и напитки, а сидеть, беседовать и побуждать посетителя заказывать как можно больше.

Официальное лицо было приветливым, а потом стало даже сочувственным, когда рассказ приобрел очертания драматические – о том, как подлый бармен обещал продлить визу, а сам стал домогаться и в конце концов поставил условие: либо постель, либо не будет никакой визы. Об этом эпизоде пришлось рассказывать, краснея, мучаясь и стыдясь, что вызывало у официального лица естественное, вполне мужское сопереживание. А потом гадкий бармен по имени Бард (Вета рассчитывала, что игра слов заставит официальное лицо улыбнуться. Оно и улыбнулось) просто обманул. Они девушки порядочные и уступить грязным домогательствам бельгийца не могли в силу именно порядочности и нежелания позорить Россию, которая так легко не продается (в этом месте официальное лицо поморщилось, и Вета поняла, что последний пассаж – явный перебор). И пришлось бежать.

– Как бежали? – спокойно поинтересовалось лицо.

Вета поняла, что тут нужна правда. Умолчав о Марио, она рассказала, что бежали весело. Познакомились с ребятами из команды гольфистов, там же у себя на работе, рассказали им про свою беду, и те со смехом предложили мотануть с ними в Стокгольм. Ну а оттуда уже в Москву.

– Вот и все. Честно, – закончила Виолетта, переводя дух.

И тут официальное лицо попросило подругу Лену временно выйти за дверь. Что там происходило дальше, мы не знаем. То ли неземная Ветина красота подействовала, то ли ее колдовские чары, то ли две тысячи зеленых денег, которые Вета приготовила отдельно и отложила на всякий случай еще в самолете… Однако когда Лена вышла, она услышала за собой щелканье запирающегося замка и криво ухмыльнулась, закуривая. Вета отрабатывала за двоих, и это было ее последней услугой своей, уже бывшей, подруге.

Тут мы с Леной и простимся. Ее функция исчерпана, и следить дальше за перипетиями ее существования в Москве нам нет никакой нужды. Нас интересует только стремительное продвижение нашей героини от очень красивой девушки – прямиком к Бабе-яге, а также противоположное движение по жизненной тропе поэта Саши от полного раздолбая к хорошему и достойному человеку. Так что вперед, господа! В дорогу, в дорогу!

Привезти с собой Зина застенчиво попросила всего, что удастся, ибо у них самих на отмечание Нового года только-то и было, что бутылка молдавского «Каберне» и медицинский спирт, общепринятый во всех медицинских же учреждениях. Переодевшись в смокинги, побрив свои приятные, не лишенные резких мужественных черт лица, надушившись вадимовским «Хьюго Боссом», присовокупив ко всему белые рубашки и галстуки-бабочки, друзья за каких-нибудь полчаса приняли вид денди, собравшихся на торжественный прием по случаю вручения им обоим орденов Почетного легиона. В этом-то и был прикол, а друзья были по этой части большими мастерами. Что Зина и ее подруга попросили конкретно, так это гитару. И, прихватив с собой гитару, на которой Вадим плохонько, но все-таки умел и любил иногда побренчать, два джентльмена в смокингах тронулись в свой нелегкий путь к сумасшедшему дому, или, скажем иначе, к медицинскому учреждению им. Кащенко, многократному фигуранту анекдотов и баек.