Нет, они не пытались спорить — воля Эрасти была слишком очевидна, но глухая, тщательно скрываемая неприязнь для Архипастыря не была тайной. Он мог быть уверен лишь в девяти членах Конклава из тридцати трех. Его нынешней власти хватало, чтобы назначить нового епископа, отлучить от церкви нечестивца, скрепить брак между родственниками или, наоборот, развести супругов. Архипастырь мог отменить решение церковного суда, мог освободить от церковной доли целый край, но не в его власти было без согласия Конклава объявить Святой Поход, а именно это и было необходимо.

Конечно, Феликс мог пренебречь традициями и обратиться напрямую ко всем жителям Благодатных земель, благо слух о явлении Великомученика Эрасти достиг самых глухих деревень. Люди бы откликнулись на призыв избранника Святого, особенно жаждущие подвигов горячие головы из числа младших баронских сыновей или крестьянских парней, не желавших всю жизнь пасти коз и сеять хлеб. Он бы собрал армию, но это означало бы объявление войны высшим церковникам, а Феликс не желал этого. Надвигались темные времена, множить внутренние распри было непозволительной роскошью.

Получив известие от Романа, Архипастырь думал всю ночь. Сейчас будет ясно, достоин ли он называться преемником Филиппа, обладавшего редким умением заставлять других принять решение, нужное Архипастырю. Причем делать это так, что человек оставался убежден: он сам пришел к такому выводу.

2228 год от В. И. Вечер 4-го дня месяца Собаки.

Таяна. Гелань.

Топаз ласково тыкался мордой в плечо хозяину, — Роману показалось, что конь понимает, куда и зачем они пришли, и испытал внезапный прилив благодарности к своему бессловесному другу.

— Жди меня здесь и молчи. Слышишь?

Жеребец мотнул черной гривой, что вполне можно было истолковать как согласие, и эльф приоткрыл жалобно скрипнувшую калитку. На кладбище Всех Блаженных было тихо — какой добропорядочный горожанин в рябиновое новолуние[100]станет разгуливать среди могил?! Впрочем, барду это было на руку. Он медленно шел среди засыпанных мокрыми листьями холмиков — в этом году осень была небывало ранней и дождливой. Склеп Вэлдов находился в нижней части кладбища, примыкавшей к берегу Рысьвы, однако Марита лежала не там. Самоубийцы не имели права на последнее пристанище рядом с умершими достойной смертью родичами. Для них было отведено другое место, отделенное от общего погоста символической оградой. Обелиск с обшарпанной восьмилучевой звездой — один на всех изгоев, возвышался среди мокрых бугорков — добровольно покончившим с жизнью не полагалось статуй скорбящих ангелов и мраморных плит. Их имена помнили лишь немногочисленные близкие. «Надо попросить Феликса изменить эту чудовищную несправедливость. Хотя бы ради таких, как Марита», — подумал Роман и тут же отогнал эту мысль — кто знает, когда он свидится с Архипастырем и свидится ли.

Эльф помнил, что сказала старуха Тереза. Последний холмик в пятом ряду, рядом — куст шиповника. Холмик действительно был последним, еще несколько шагов, и глинистая тропинка заканчивалась. Дальше, сквозь полуоблетевшие кусты ивняка, виднелась вода. Место укромнее не придумаешь, одна беда — если весна будет бурной, река может подточить ничем не укрепленный берег, и тогда от тоненькой девушки с черными волосами на этой земле не останется совсем ничего. Роман скрипнул зубами от неутолимой ярости. Виновных он знал, и ему не успокоиться, пока те не будут мертвы… Или пока он сам не последует за Маритой, хотя эльфы и люди вряд ли встречаются на Голубых полянах.

Либр не плакал и не молился — не умел, да и пришел на кладбище не за этим. Он должен был выполнить обещание, даже если то потеряло всякий смысл. Нет, Роман так и не полюбил эту красивую девочку, чья жизнь оказалась не длиннее жизни цветка, попавшего под косу. Но теперь, когда Марита так страшно погибла, он никогда не сможет ее забыть — в черноглазой таянке для него воплотилось все горе и боль, что несут Благодатным землям мерзавцы, разбудившие Осенний Кошмар. Он же, Роман Ясный, эльф-разведчик Рамиэрль из Дома Розы клана Лебедя, клянется — эти твари добьются того, чего хотят, только переступив через его труп. Бард еще раз оглядел осевшую от дождей могилку с вбитым у изголовья столбиком, на котором чудом держался растрепанный венок иммортелей — единственное дозволенное здесь украшение, говорящее о том, что в могиле похоронена незамужняя девушка, невеста. У изголовья неумелыми руками был вкопан куст шиповника. Не надо было быть эльфом, чтобы понять — растение умирало. Роман какое-то время смотрел на оголившиеся хрупкие веточки, потом решился.

— Это будет мой подарок тебе, девочка, — почему-то он произнес эти слова вслух. Эльф сосредоточился и почувствовал, как по его телу пробежали знакомые мурашки — знак того, что сейчас он превращается в инструмент, направляющий потоки магической энергии. Рука ощутила жар, исходящий из кольца. Если кто-то из магиков-досмотрщиков обратит взгляд в сторону кладбища, выбраться будет непросто, но Роман об этом не думал. Теплый луч ударил в засыхающий кустик, побежал по искореженным веточкам, облекая каждую почку, каждую колючку в ласковую оболочку; вспыхнул нежный серебристый свет, и шиповник стал оживать.

Если до Кантиски Роману было по силам сохранить жизнь сорванным цветам, пока не выйдет изначально отпущенный им срок, или раньше времени пробудить от зимнего сна дерево, то теперь он с легкостью возрождал к жизни умирающий куст. Ветки поднимались и распрямлялись, тянулись вверх. Из земли лезли все новые и новые побеги, зеленые и свежие, на почерневших сучках набухали и лопались почки. Прошло не более четверти оры, а могила оказалась в кольце буйной весенней зелени. Колючие ветки сплелись вокруг маленького холмика, ограждая его от осенней сырости, страшной холодной ночи, недобрых людей.

Роман молча смотрел, как раскрываются бутоны и белые ароматные цветы нежным облаком окружают могилу той, которая их так любила. На мгновение показалось, что ветки вот-вот расступятся, и из-за них выступит тоненькая фигурка, но наваждение быстро прошло. Сердце эльфа пронзила простая мысль — ее тут нет и никогда не было. Здесь только место, где добрые люди закопали выловленное из реки тело, а душа Мариты далеко. Это эльфы могут иногда возвращаться к тем, кого любили, смертным такого права не дано.

Роман снял с колышка засохший веночек и спрятал в легкую кожаную сумку, с которой не расставался.

— Он будет со мной, пока я не расплачусь… Или пока я жив. Я клянусь тебе. — Бард повернулся, и благоухающие ветви расступились за ним и вновь сплелись за спиной. — Ты, Принимающий души людей, — шептал он, пока шел через кладбище, — скажи Марите, что я все-таки пришел. Если, конечно, ей это еще важно там, где она сейчас…

Больше ему в Гелани делать было нечего. Дождь прекратился, но ветер качал деревья, и крупные тяжелые капли падали на плечи, волосы, лицо. Бард и не думал их стирать. Ноги сами вынесли его к калитке, и тут его окликнули.