— К моему глубокому прискорбию, я не ошибся. Мой дядя, лучший из моряков, ступавших на эти камни, мертв. Предательски убит по наущению бывшего капитана гвардии наследника Таяны Шандера Гардани. Преступника покарали, но герцога Рене это, увы, не воскресит.

Рикаред сел, предоставив паладинам осмыслить сказанное. Незаметно он бросил взгляд на таянцев и увидел, как бледный неодобрительно сжал губы — сыновей Рене в Зале Паладинов не было.

— Как это случилось? — Эрик, столь же бледный, как тарскиец, поднялся и теперь тяжело смотрел на таянцев. — Пусть расскажут!

Посол не возражал. Он сперва представился, назвавшись даном Бо, а затем монотонным, но приятным голосом подробно рассказал о том, как Шандер Гардани, повредившийся в уме после смерти Стефана, затаил зло на Рене, считая его виновником всех бед.

Именно он тайно послал вдогонку за Рене лейтенанта Ласли, который и передал тому письмо якобы от имени принцессы Иланы, что в это время благополучно пребывала в циалианском монастыре. Рене приехал на условленное место, где его ожидали убийцы из числа «Серебряных».

Герцог сражался мужественно, но был убит.

Маринеры потрясение молчали, но недолго.

— Где тело адмирала? — требовательно спросил старый Эрик.

— Здесь, — скорбно кивнул головой бледный посол, — мы вынуждены были привезти его тайно, так как не знали, как объяснить случившееся жителям Идаконы. Правду знает только Великий герцог, — изысканный поклон в сторону напыжившегося Рикареда, — и теперь вы.

— Где же он? — переспросил кто-то дрогнувшим голосом. Бледный торжественно поднялся:

— Я был вынужден применить магию, чтобы скрыть несчастье до той поры, как мне удастся оправдать Таяну и Тарску в ваших глазах. Призываю в свидетели Святую Равноапостольную Циалу, что Рысь оплакивает потерю не менее горько, чем Альбатрос. Теперь решать вам: сохраним ли мы наш освященный веками союз, союз, которым столь дорожит наш король и которому был верен Первый Паладин Зеленого Храма Осейны.

Тарскиец махнул рукой, и воины медленно положили свою ношу на возвышение у огромного камина. Бледный приблизился, проделывая руками странные пасы. Лиловый атлас вспыхнул холодным пламенем и исчез. На темно-красном граните остался лежать герцог Рене. Его черты и в смерти сохранили свою строгую чистоту, белые волосы обрамляли не тронутое клинками врагов лицо, но кисть правой руки была отсечена. В левой руке герцог все еще сжимал обломок шпаги.

— Он был убит сзади, — тихо сказал посол. — Очевидно, кто-то из убийц не решился вступить в схватку и выжидал, когда паладин повернется к нему спиной. И дождался.

Слова повисли в тишине. Люди, не раз глядевшие в глаза смерти и хоронившие друзей, потрясенно молчали — все мысли были вытеснены обрушившимся несчастьем. Глаза их оставались сухими — маринеры не плачут, но от этого молчанье становилось еще более непереносимым.

Герцог Рикаред с тревогой смотрел на своих подданных, понимая, что теперь ему надо заставить себя слушать, и не знал, с чего начать. Толстый таянец бросал умоляющие взгляды на дана Бо, словно опасаясь, что сейчас его пронзят несколько десятков шпаг. Сам же дан Бо, отступив на шаг, ждал, когда эландцы обретут вновь способность слушать. Он знал, что ему говорить. Вернее, думал, что знает.

— Где цепь? — неузнаваемо хриплым голосом вдруг спросил Диман.

— Ее не нашли. Вероятно, ее унесли убийцы или же кто-то из крестьян, которые обнаружили тело, — вздохнул дан Бо. — Мы понимаем, что это предмет для вас священен. Цепь ищут, нашедшему обещана высокая награда. Надеемся, что реликвия вскоре вернется в Идакону.

Старый Эрик, губы которого подозрительно дрожали, подошел к тому, кто сначала был его учеником, потом — другом и, наконец, вождем, и, склонившись, поцеловал мраморный лоб. Глаза старого маринера блеснули. Его голос, привыкший повелевать, наполнил всю башню:

— Герцог Рикаред! Подойди сюда!

Нервно передернув плечами, Рикаред встал и неловко подошел к возвышению, на котором покоился его дядя. Герцог, видимо, решил, что ему предстоит что-то говорить, но Эрик звал его не за этим.

— Он должен лежать с цепью, — великий капитан обвел глазами собравшихся, — но цепь украдена. Так пусть его голову венчает корона, которая ему шла, как никому, и которая скована из того же металла, — Рикаред не успел даже вздрогнуть, как маринер сдернул с его головы черный обруч и осторожно возложил на седую голову Рене.

Как только темный металл коснулся убитого, с тем стали происходить странные метаморфозы. Исчезла седина, изменился профиль, тело вытягивалось, становилось шире в плечах. Перед пораженными эландцами предстал человек лет тридцати пяти с характерным лицом таянского нобиля.

— О Великие Братья, — прошептал пораженный Диман, — лейтенант Ласли.

— Это не Рене, — торжествующе прокричал Эрик, — нас хотели обмануть.

Рикаред с позеленевшим от ужаса лицом, суетливо творя левой рукой знаки, отвращающие зло, и бормоча: «Я не виноват, я не знал, меня заставили», бросился в дальний угол, где к нему присоединился толстый таянец. Маринеры вскочили, схватившись за оружие, однако дан Бо присутствия духа не потерял. В его руках появился странный жезл, навершие которого, украшенное непрозрачным белым камнем, начало тихонько куриться.

Первым действие невиданного оружия испытал на себе старый Эрик. Глаза маринера вылезли из орбит, он судорожно рванул воротник, да так и остался стоять, словно ноги приросли к полу. Комната быстро заполнялась странной дымкой — огни факелов окружили блекло-радужные кольца, ослепли, враз помутнев, стекла…

Маринеры стояли там, где их застал колдовской туман, будучи не в силах пошевелиться. Они понимали, где они и что с ними происходит, слышали каждый звук, видели своих товарищей, но тело отказывалось подчиняться разуму.

Бледный дан Бо с удовлетворением осмотрел дело рук своих и, тонко улыбаясь, поднялся на возвышение, слегка отодвинув ногой в сапоге с белым отворотом мертвого Ласли. Он явно собрался говорить, но его речи так никто и не услышал.

О том, что случилось мгновение спустя, менестрели пели не одно столетие. Огромное окно башни с грохотом распахнулось под бешеным напором штормового ветра, в Зал Паладинов ворвались грохот прибоя и косые струи дождя; факелы на стенах задымили и погасли, в неверном лиловом свете молний, прорезавших серые сумерки, через каменный подоконник перелетел огромный вороной жеребец со всадником на спине. Приземлившись по-кошачьи текуче и мягко, конь вскинулся на дыбы и закричал, сверкнув изумрудно-зеленым глазом. Тело бледного колдуна пронизала дрожь. Он выронил из рук курящийся жезл и стал медленно пятиться, выставив вперед длинную худую руку. Черный конь, подчиняясь железной руке седока, так и не опускаясь на передние ноги, шагнул вперед. Бледное лицо исказил ужас, тарскиец не мог оторвать глаз от оскаленной лошадиной морды, а затем всадник отпустил поводья и сверкающие прозрачные копыта опустились на череп посла. Раздалось шипение, как если бы раскаленный докрасна клинок погружали в холодную воду. В свете молнии серебром сверкнули белые волосы наездника и серебристая грива его коня.