жизни все не так, — повторил Роман. — В шаговой доступности лишь всякое говно… Говно и зло. Никакого добра! Зло! Шаговая доступность зла! А должно быть наоборот…

Роман икнул. По подбородку потек щавелевый сок.

— Урбанисты против сатанистов, — бормотал Роман. — Сатанисты против гуманистов. Гуманисты против альпинистов. Война всех против всех. И мы на острие атаки…

Роман попробовал прыгнуть в воду, я поймал его за ворот, рубашка треснула, но выдержала, Роман упал на песок. Готов.

— Витя, я сегодня прикинул…

Роман сел и попытался вытрясти из бутылки каплю, не получилось — и швырнул бутылку вдогонку кедам.

— Я прикинул, в каком месте она…

— Поехали домой, — перебил я.

— Нет, я примерно знаю… Надо раскопать, Витя. Надо ее все-таки раскопать…

Я молчал. Роман шевелил пальцами.

— Понимаю, у тебя, наверное… странные чувства… Но это единственный шанс. Светлов недоступен, а здесь… Что-то колет…

Роман схватился за живот, скривился, пополз на коленях к воде.

— Плохо…

Романа стало тошнить в реку. Что-то часто его тошнит.

Радон.

Роман проблевался и отвалился на песок.

— Вспомнил… — сказал Роман. — Я вспомнил, Витя…

— Что ты вспомнил?

— Рассказ… Марк Твен… «Людоедство в поезде»… Там тоже сначала ели паслен…

Глава 15. Разрыв пласта

Гроза не пришла. Я слышал ее, она долго гуляла за Ингирем, но через реку переступить не решилась. Дождь тоже толком не собрался, постучал минуту по крыше и заглох, жаль, дождь разогнал бы парник, зависший над Чагинском.

Я слушал ночь и думал, что теперь еще и бессонница, вчера был бешеный и неожиданый день, он принес бессонницу, головную боль и одышку.

Пыль и духота. Стены комнаты пропитались пылью, пыль принес я на одежде, кладбищенская золотая смешалось с домашней, сегодня ночью от этой пыли у меня заложило нос, и стало трудно дышать. Я час ворочался в койке, пытался делать дыхательные упражнения, пытался заснуть по системе американских десантников — ни то ни другое результата не принесло.

Сел у окна с телефоном. Сети не было, видимо, по ночам ее экономили. А между тем я несколько скучал по своим верным знакомцам: по строгому Гандрочеру Коху, по самоотверженному спичечному Прометею, мне хотелось упиться утренним угаром муниципий и отведать сашими с Мишленом Квакиным, чего уж там, я посмотрел бы сейчас даже Квакина. Но Сети не было, и я смотрел в окно. Я вдруг понял, что никогда не видел на этой улице людей. Утром никто не спешил на работу, днем по улице не гоняли на велосипедах дети, вечером в домах включались телевизоры, но люди не выходили поливать огороды, не курили на скамейках, не грызли семечки. Улица Кирова оставалась пустынна.

Может быть, Чагинска давно уже нет, думал я. На самом деле нет, люди покинули дома, уехали прочь, осталась Зина и ее администрация, остался подполковник Федор, продавцы в магазинах и аптеках, которые на самом деле ничего не продают, остались старики, которым некуда бежать, безумцы вроде Снаткиной, осталась избранная сотня, изображающая население. Два раза в день здесь останавливаются «Москва — Пекин» и «Абакан — Москва», и к ним выходит универсальная женщина. Проводив поезд, она закрывает вокзал и идет дежурить на почту, а после почты едет на ночную смену в больницу. Функционирует пенсионный фонд, казначейство, социальное обеспечение и отдел образования. Работают электросети и водоканал, избранные осуществляют снабжение и отведение, достойные осуществляют контроль. Город существует фактически в потемкинской фазе, но бюджет выделяется исправно. Разгородка настала, но не так, как о ней мечтали разгородчики. Или именно так они о ней и мечтали. Хорошая идея, можно написать роман. «История города Ч. в пяти осадах». История Чагинска, от основания города героем Синопского сражения адмиралом Чичагиным до заката в середине двадцать первого века.

Городу Ч. с самого основания весьма повезло с населением, оно многочисленно, работяще, верноподданно и экономно; градоначальники отвечают населению любовью и не покладая рук пекутся о благополучии. Но вот после ста лет небывалого благоденствия в полном соответствии с сопроматом качество населения начинает истончаться, и триединство земли, крови и духа распадается. Народ отлепляется от своих володетелей, и ни к чему хорошему это не приводит — неблагодарность возгоняется, трещина раскола ширится, в город проникают нигилисты и анархисты, их символ циркуль, их знак череп, нигилисты лгут, анархисты стреляют из револьверов, симфони́я развеивается окончательно. Дальнейшая история Ч. печальна и поучительна: градоначальница последних дней сдает население города в аренду для участия в массовых мероприятиях. Задействованное в акциях как «за», так и «против» население постепенно сходит на нет…

На этом месте я с разочарованием вспомнил, что это неоднократно написано. Хотя про сдачу в аренду вроде бы не писалось, надо проверить… Впрочем, про аренду я тоже где-то слышал… солнце взошло.

С востока накатывался день, мне не хотелось его наступления, я опасался, что этот день примет эстафету вчерашнего, возможно, его превзойдет, мучительный и бестолковый. Наверное, я бы отправился гулять по улице Кирова, в принципе, улица Кирова не самая худшая улица Чагинска — восточный ее конец поворачивает к РИКовскому мосту, западный упирается в лес, но не обрывается, расходясь тремя тропами. Если по левой, то пройдешь мимо старой санаторной школы, после чего тропка станет у́же, а через три километра выведет к верховьям Сендеги; речка здесь настолько мала, что ее можно перепрыгнуть. Если по правой, то упрешься в Алешкино болото, клюква там мелкая, и ее выбирают первой. Если по центру, то выйдешь к старому кладбищу, но там я вчера был. Я бы сходил до Сендеги, пока прохладно, но не пошел. Из-за Хазина. Вчера мы зарыли Хазина в землю Чагинска, думаю, против его воли, и я стал бояться, что Хазин и Чагинск теперь заодно, Хазин будет мстить, я не сомневался, что встречу его в лесу…

Это мысль испортила настроение окончательно. Я подумал, что такое может случиться и со мной, с каждым — и я легко могу умереть и быть похороненным в Чагинске… Почему-то я очень хорошо представил себя среди кипрея и золотарника, в глуши, в безвестности — сдохнешь, и в твою могилу пророют ход гигантские шмели, совьют гнездо, гигантские шмели, это от радона… Радон — известное антибактериальное средство, он предотвращает гниение и способствует консервации; в местах, где в земле радон, мертвецы практически не разлагаются…

Кажется, я уснул, после того как взошло солнце. Уснул на стуле и проснулся на стуле, щекой на подоконнике. Давило на шею и на затылок, легкие распухли, голова гудела, но сон, приснившийся мне, был прекрасен, и,