Тут все цвело и пахло. О войне почти сразу забыли, как только ступили под сень деревьев. Дымовые тучи остались позади. Над головой засияло солнце, пробиваясь сквозь густую листву, которая росла как-то неправильно, ребром, открывая просвет для лучей.

Стояла середина сентября, осень была на носу, но деревья похоже об этом не знали, продолжая свое цветение одновременно с вынашиванием и вызреванием. Грибы торчали у каждого дерева, да такие ядреные, будто только что вылезли из-под земли, превосходя по размерам все виденные ранее. Черника, брусника, ежевика росли ровненько, будто на грядках, и только малина заполняла участки, свободные от других растений, на небольших проплешинах. Столько птиц Манька в жизни не видела, разве что в Дьявольском заповеднике: они кричали так оглушительно, перелетая с ветки на ветку и склевывая жирных мух, гусениц, ягоды и сочную мякоть плодов, что приходилось повышать голос, чтобы расслышать друг друга. Гады и зверюшки проползали и пробегали у самых ног, каждый занятый своим делом, растаскивая по норам упавшие орехи и плоды. В речушках, которые Манька и Борзеевич пересекали, билась о дно рыба, щуки лежали бревнами. До самой поляны на берегу Манька и Борзеевич шли с набитыми ртами, мычали нечленораздельно, восхваляя благодатное неугасимое полено.

Странное дежевю: только в одном месте видела Манька такое место: в Аду затылком. Тут, конечно, многих растений и животных не было, и не клубился туман, но ничем не хуже – даже жабы сидели и ждали так же, когда в рот упадет муха или овод. Манька крутила головой во все стороны, уже не сомневаясь, что умирает где-то, проткнутая вампирами, и ей это видится, как несбыточная мечта.

Но не мог же Рай опуститься на землю!

– Как хорошо-то! – изумлялся Борзеевич, прославляя Манькины видения. Теперь и он мог представить Сад-Утопию, как она ей привиделась…

– Это и есть часть Рая. В такой земле жили первые люди, – успокоил их Дьявол.

– И что? Больные они, раз отказались от такой земли? – огорчилась Манька.

– Они были уверены, что, чтобы они не делали, земля всегда будет такой. И не боялись холода и голода, не предполагали даже, что звери, птицы и рыба может исчезнуть. И повесили и мою и свою землю на первом суку.

– А как это? Разве можно ее повесить? – удивилась она.

– Представь мамонтов, которых убивали и ели долгими зимами, не отказывая себе. Или стадо, которое тонуло, не умея найти выход с затопленной земли, когда начинался потоп, и некому было ему помочь. И их больше нет, и никогда не будет на земле. Как нет многих китов, морской коровы, и тысячи и тысячи других видов живых существ. Землю повесить не трудно. Сделать живой, кроме меня, пока ни у кого не получалось. Но она хочет быть живой, ей нравиться быть живой и украшать себя. Вот поэтому я взорву ее еще раз, чтобы у нее были миллиарды таких планет. Вампир не представляет ее ценность, но знает, как ранима и беззащитна она перед человеком. Простит разве он тебе, что ты обрела Рай? Он Бог – а Бог, в его представлении, это сила и власть, которая позволяет ему оставаться безнаказанным и востребованным. Вот нечисть и выдавливает меня, придумывая себе идеальную жизнь – вечную, объемную, охватывающую все мироздание.

– И криком изошлась бы Вселенная, как планета, на которой, к несчастью, жив пока человек, – предположил Борзеевич. – Отче, наверное, я не буду против, если мы с тобой помоемся… – он передернулся, вспоминая танки и ракетные установки на поле перед лесом.

– В твоем саду проросло дерево добра и зла… По сути, дерево – это я. А плоды – все, что придумано мной. Я стою посреди этого Рая. Первая жена съела плод и подбила мужа стать над землей Богами. Но так не бывает, чтобы в земле было двое Богов. Бог один – всегда один. Два Бога – это, знаешь ли, братоубийственные войны… Потом им стало мало, что моя земля кормила и поила их. Они сделали себе опоясания, и каждый стал маленьким вампирчиком. Не я скрылся от их лица, их опоясания сделали их слепыми. Опоясания – это грех, который закрывает, прежде всего, ближнего от ближнего. И миллионы лиц становятся как ближний. И ради чего? Вот ты – чувствуешь ли себя мною? Можешь посмотреть на землю снаружи тебя, как на ту, что внутри тебя?

– Я на себя не могу посмотреть, – Манька остановилась, посмотрев внутрь себя с глубокой обидой. – У меня там от плетня до забора три шага… Кругом так красиво, я вижу, радуюсь, но представить этого не могу. А что в этом плоде… плоду… особенного?

– Ну, например, я могу рассказать человеку, как просто сделать животное в моей земле своей пищей. Или, возьмем этот плод, – Дьявол сорвал плод дерева, и повертел его в руках. – Украшение земли, но я знаю, что его косточка содержит немного яду, и, если его добыть из нескольких косточек, можно убить и зверя, и человека. Я знаю боль, с которой будет умирать существо, и могу пройти по всем стадиям этого умирания: отключаются почки, легкие, мозг, сердце! Сама по себе косточка добрая. Ей нужен яд, чтобы сохранить себя и дать начало новой жизни, но, если знать, то ничего не стоит прекрасную косточку превратить в ужас. Или земля, – Дьявол поднял с земли горсть и просыпал ее обратно. – Столько бактерий и микроорганизмов, но как быстро боль земли может сделать их смертельными. Да разве ж я отказывал человеку в знании, когда он нуждался?

Но первый человек решил, что знать о боли все и уметь ее достать, это и есть быть Богом.

И тогда я сказал: с такими вашими амбициями, вот, я отправляю вас на другую сторону вселенной, туда, где я есть, но меня нет. Здесь я другой. Здесь человек не изгаживает меня самого. Здесь человек может стать, кем захочет. Но здесь он смертен, потому что эта часть обращена в Бездну. И если хотите вернуться, сказал я человеку, попробуйте достать ангела, который держит меч, чтобы пройти к дереву жизни – и будете жить вечно! Мне, как личности высокоморальной, трудно понять, как человек, считающий себя таковым, может проверять действие косточки, впрыскивая яд в живое существо. Не все в этом мире можно проверить, не умерев при этом.

– Подожди-ка, получается, что, будучи в Небесной Подвселенной, созданный тобой человек, имея перед глазами все знания, решил проверить их действие? То есть он, не имея смерти, не имея нужды, ибо мог взять в саду все, что ему заблагорассудиться, имея возможность обратиться напрямую к тебе, чтобы ты помог разобраться ему с нуждой, решил, как мы сейчас, подняться сам, проявив изрядное рвение и выбрав в качестве объекта домогательства тебя? Ну, если он покусился на дерево, которое как бы ты, и начал срывать с него плоды… Плод созрел, на плоды нацелился змей, тогда еще безобидный небожитель, но явно вышедший из Бездны – а Ева помогла ему сорвать этот плод и угробить дело твоих рук? За это ты нас изгнал из Рая?

– Примерно так все и было, – согласно кивнул Дьявол.

– Ну знаешь, мы, люди, в конце концов, можем обосновать необходимость познания косточкиного яда. Болезнь вылечить, врага на тот свет отправить, крем какой-нибудь от загара придумать… Нам без знаний нельзя, – отрезала Манька. – Нам надо дома строить, машины, в космос подняться. Рассуждая, как ты, мы бы все еще в пещере жили и с дубинками бегали за пищей. Я и так знаю, сколько боли можно причинить другому. Ты хочешь меня удивить, что косточка содержит яд? Может быть, этот яд убил тысячи жизней, а может – спас не одну сотню… Ты же нас абстрактно мыслящими сделал, а разумность – это потребность искать ответ на вопрос.