«Лэви марш», марш на машин!.. Про мой школ тож писал!.. Эсчо ка-ак писа-ал!.. Зима. Каникули. Всё в школе эст. Шашки-машки. Шахматы-бахматы. Домино-мамино. Кружок шитья-митья и полосканья… Чаво хочешь — всё полно! Всё эст! А он писал — ничаво нэту!!!

— Я вообще ту заметку не писал.

— А я и на смэртном одрэ скажю — писал! — принципиально поджал дирик губы и угнулся, диким, злым быком уставился на меня поверх очков. — Писал! Пи-исал!! И доволно дэбатов!

Он подхватил меня под одну руку, Чочиа под другую и потащили к машине. Ух ты… Не сам гвоздь скачет в бревно. По шляпке молотят!

Я пробовал наступать на больную ногу и не мог.

— Вы сломали мне ногу! — тукнул я локтями врача и директора. — Машиной загнали в кусты! Как какого шкодливого цуцыка…

— Не клэвэщи на старших! — крикнул Арро. — Мы ехали сюда развэ что ломать?

— Когда просил сломать в больнице, — повернулся я к Чоче, — вы отказались… А тут…

— Кончай свои глупи лэкци про поломка! Бэгом марш на машин!.. — И дир с силой толкнул меня в затхлую глубь «Победы».

— А вел? — закричал я. — А мешки?

— Эчто, — хмыкнул Арро, — и велсипет твои надо на болницу?

— И велосипеду, и мне надо домой.

— Чёрт с вами! Доэдем и до дома.

Шофёр составил мешки в багажник. Багажник не закрывался и его оставили с закрытым забралом.

Мне было отдано всё заднее сиденье.

Прилип я к краешку, во всё сиденье расклячил свою инвалидку.

Арро сел за руль, Чочиа рядом.

— А ти, — приказал папик шофёру, — едешь за нами на велсипет.

— Я не умею на этом ве…

— Не смэши! — покровительственно ответил падре. — Ас первого класса не умеет управлять велсипет? Следуй за нами. Иначе ти останешься бэз работ у мне. Вибирай бистро!

Мы стронулись.

Шофёр побежал с велосипедом за нами. Не успел бедняга сделать и пяти шагов, как что-то уже не поделил с велосипедом. Велосипед круто вильнул, забежал поперёк пути, и задоватый шофёр на полном скаку лёпнулся на выставленные велосипедом мослы.

— Илларион Иосифович, — сказал я директору, — а пускай товарищ садится возле меня. Места хватит. Я ужмусь.

— И велсипет хватит?

— Веселопед можно в окошке держать.

— Пожалуй…

И дальше мы погнали всей артелью. И кабаки, и соя, и велосипед. Шофёр держал его за раму в открытом оконце.

Впервые в жизни ехал я в легковушке. Не наскочи такой случай, когда б я ещё прокатился?

Гордость распинала, ширила меня.

Кто сказал, что папашка Арро кощейский злюка? Добруша! Добрейский дядечка. Знай себе рубит по первому разряду. С ветерком-с! Жмёт же на весь костыль!

Илларион Иосифович летуче глянул в зеркальце, насуровил брови:

— На какои тэма сияешь, молодои дарование? Нэ думай, я к тебе в таксисты не нанимался. У мне свой строги интерэс… Посмотрю, как ти, Шалтай Болтаевич, живёшь. Встрэчу твой мат… Эсли гора нэ идёт к Магомету, то негордый Магомет едет сам к горе. Узнáю, пачаму она так и не пришла по моему визову в школу. Глеба ми с грехом наполовинку випустили… простили… Ужэ воин… в школу благодарност прислали. Они там и не знают, что он тут цэлую дэкаду не бил на урок!.. А ти сколко прогулял по неуважителной причинке? Я это так не отпущу…

И чем ближе подъезжали мы к дому, всё муторней кружило мне голову. Вот сгрузят мешки и силою повезут меня в больницу? Силою?

Я ж не мешок! У меня руки есть? У меня глотка есть? Голос я в лесу не потерял… Хватайся за что недвижимое, за те же перила на крыльце и ори: убивают! Помоги кто живой!

Стыдно станет, отзынут.

А там хоть на Колыму с дудками вези, пока ходят поезда с пароходами.

Но звать в помощь ни живых, ни мёртвых не пришлось.

Честь честью внесли все моё приданое, не забыли и меня в «Победе». Под руки довели до койки.

Осматривает Чочиа мою инвалидку и между прочим раздумчиво роняет:

— Ехать на гружёном велосипеде с негнущейся больной ногой … Это не сродни ли подвигу?

— Никакой родни, доктор, — поморщился я. — Раз ехать надо, я и поехал. Сама огородина разве домой побежит?

Чочиа вздохнул и ничего не ответил.

Внимательно осмотрел он мою инвалидку, спросил, хочу ли я снова в одноместный больничный коридор.

— Неа, — мотнул я головой и на всякий случай вцепился в коечную раму, облитую прохладой.

— Ладно. Оставайся. Только парь. И массаж, массаж, массаж! — строго воздел Чочиа указательный палец.

Выходили они из нашей ямы[250] какие-то пришибленные, смирные.

И директор не кинулся по плантациям искать маму. Расхотелось? Почему?

По-прежнему каждое утро я запихивал снова сломанную опухлую красную ногу в тонкий высокий бидон, растирал в горячей воде. Потом упирался подошвой в коечный прут, подсовывал себя, побуживал ногу.

Ну гнись! Гнись же! Сколько ж можно таскать тебя колодищей? Кто за тебя будет гнуться? Если ты, атаманка, не усмиришься, мы никогда с тобой не выйдем без костыля из дому. А разве тебе неохота без подпорки сбегать и на речку, и в лес, и на чай? Неужели не опостылело валяться красной чуркой? Сколько же, толстушечка, можно спать?

И настал день, когда нога пробудилась.

Со сна потянулась, согнулась на полноготочка.

На новый день ещё на полноготочка.

Там ещё. И ещё… И ещё… Пока мы на койке не доскакали с гиком до своего Берлина.

У меня так и не наскреблось храбрости быстро сломать самому себе ногу.

Не получилось быстро. Поехал медленней. Тише едешь — наверняка у цели будешь.

Постепенно сажал я сиденье велосипедное всё ниже, ниже, ниже… Я ни за что не отступился бы, не начни нога гнуться. Но Чочиа и папаша Арро обогнали меня. Казус натравил их на меня. Лезли валить душу, а больше покуда досталось моей ноге. Подломили.

И не за то ли я бью им земной поклон?

Ну-с, теперь уж точно «конец света без нас не начнётся».

14 мая 1967 года. Воскресенье. 22.00 — 6 сентября 1980 года. Суббота.

Часть вторая

Всяк бежит за своим светлячком

Роман

1

От светлячка бор не загорится.

Русская пословица

Есть что-то печальное в скоротечности молодого вечера.

Совершив положенный дневной путь и отпылав дурным жаром, усталое, набухшее солнце закатно пало за соседний дом, и жизнь во дворе, кажется, начала понемногу копошиться, оживать.

Медленно, степенно вышел из сада живописный рыжий кот Варсонофий в