ты его прёшь под белы ручки в гору, чуть не пластаешься по земле. А то вот с горки, пожалуйста, в отместку плюхай на него верхи.

Ветер торопливо выпил, облизал пот со лба, с шеи, высушил голову, спину, и вот я уже слышу, как он сатанеет за плечами, гудит в ушах, давит в глаза.

Скорость звероватая. Колёса ворчливо шипят под тобой по мелкому каменешнику. Ну и шипите! Что вам ещё остается делать?

Я слышу сзади нарастающий тяжёлый шип.

Сбиваюсь к обочинке, впритык к канаве, что разделяла дорогу и бугор.

Шипенье сзади матереет.

Уже я слышу локтем, как легковуха трётся об меня. Не проскакивает вперёд и не отстаёт, киснет ноздря в ноздрю.

Страх вяжет меня.

Во мне всё немеет.

Я боюсь глянуть на машину. Если гляну, меня тогда само что-то звериное потянет к ней, и я обязательно налезу на неё и грохнусь.

Кажется, меня и без того уже тянуло. Я еле успевал отдёргивать своё саблеострое, задиристое колесо от сытого бока тупой моторной тачанки.

Гадина! Где совсем накрыла медным тазиком! На последнем повороте. Господи, как вытянуть?

Чуть дальше канава кончится, дорога уширится, польётся вольней. Там-то уж я дёрну вправо, оторвусь от тупарихи.

Неожиданно машина натужно заблеяла.

Её рёв как бы оттолкнул меня от неё, я хватил в сторону. Слава Богу, дорога была уже просторней.

Но вырулить потом снова на дорогу чувалы мне не дали.

Я проскочил в прогал меж двумя рядами ёлок, стражей дороги, инстинктивно напрягся и бацнулся в чайные кусты.

Плотные чайные ковры всё же срéзали, подмягчили удар. Во мне что-то хрустнуло, особой боли я не слышал и не спешил вскакивать, отпыхивался на высоком зелёном бархате.

— Ти чито? Сумачечи? — заорал знакомый голос.

Хо!

Да это сам школьный директорий-крематорий! Незабвенный падре Арро! Вывалился из чёрного железного нутра, вприскочку пожарил ко мне.

Следом семенил старичок врач Ермиле Чочиа.

— Пачаму ти не останавливаэшься, когда тэбе сигналят старшие?

— Да как же я остановлюсь? Вы согнали… стёрли меня с дороги. Прижали к канаве… Своим железным «победовским» боком тёрлись об меня… В канаву живьяком пихали!

— Нэ клевещи на старших! Никто тэбя и мизинцэм не пхал! Нэкогда нам с тобой тарки-барки разводить. Ти зачема старого, заслюженного врача склонял… вай, к авантуре? Зачема заставлял доктора Эрмиле сломать твой глупи нога? Развэ нэ знаэшь, перви заповэд доктора — нэ навреди?!

— А если уже навредили? Так почему не навредить ещё раз и всё исправить? Минус на минус даёт же пока плюс?

— Фа-фа! Какои умни! Ка-кои умни! — воткнул диктатор кулаки в бока. — Ти кто? Боткин? Склифосовски? Исаковски? Матусовски? Чертовски? У тэбя нэту бази мэдицинских знани. Ти нэ можэшь судить работ врача!

— Я на своей шкуре таскаю эту базу. Надо сломать и правильно сложить. Просто чтоб гнулась.

— Но ломать — это призвание не хирургов, а при… ливе… а привилегия людей совсем иного сорта, — вкрадчиво вставил Чочиа. — Ломать — это ломать. Вредить. А истина?

Мне уже наскучила эта истинная карусель.

— Уж что-что, — ляпанул я, — а истина стоит у нас дорого. Даже с места без костылей не сойдёшь.

— Вот! — взвился на новый виток папаша Арро. — Болен — лечись! И не отслеживай работу врача! Не своевольничай! А то можэшь под суд загрэметь!

— Лечение штука добровольная, — заоправдывался я.

— Но не подпольная! — угодливо подкрикнул директорию Чочиа. — Ты почему сбежал ночью? Почему не оставил расписку, что от лечения отказываешься?

— Нельзя же вечно лечиться! Я и так сорок шесть дней отвалялся. Гос-споди…

— На Бога не ссылаться! — топнул Арро. — Бога нет! Кого нет, тот нам не авторитет!

— Господи, чего же приставать? — подумал я вслух. — Ехали б своей дорогой…

— Извыните, — жёлчно поклонился дир. — Лично я глубоко сожалэю, но у нас с вами дорога одна!

— Разве?

— Он эщё сомневается! Почитай!

Директор указал на фанерный кривой плакатишко, что упирался рогами в землю. Стоял плакат внаклонку на единственный ноге в канаве по ту сторону дороги и по колено в гнилой стоячей воде. Краску раздёргали дожди, и грязно-бурые потёки сочились к низу фанерного листа.

Щиток низко наклонился вперёд, будто споткнулся от непомерной ноши и готов был вот-вот мертвецки пасть в пахлое болотце.

— Читай… Пра-виль-ной до-ро-гой идёте, то-ва-ри-щи! — по слогам одолел директор надпись на щитке. — Это относится ко всем! Бэз исключэни!

— А куда идём-то? — спросил я.

— Боже! — воздел мученические очи к небу Арро. — В какие жюткие руки ми винуждени передать эстафэт святои борби за свэтлоэ будусчее!.. Всэго чалавечества!..

Я осторожно вздохнул. Мол-де, приму ли я от вас вашу палочку?

— Ну и поросль проявляется, — покачал птичьей головкой Чочиа. — Как дети говорят с отцами?

— Я ничего не сказал, — шепнул я.

— Вибираи виражэния! — крикнул директор. — Растёт щенок, растут и зубы! Хулиган!.. В общем, закриваэм базар! Эдиногласно! — Арро потыкал себя в грудь. — Сэчас ти поедешь назад на болниц. к доктор Эрмиле, — чинно качнулся директор к Чочии, — попросил помогайт вэрнуть тэбя на долэчивание, и я вэрну. У тэбя каникул? Гуляэшь на велсипед? У мне тож каникул. А пачаму я дольжен свой каникул разменивать на тэбя? Заодно!.. Эсли твоя мат так и не соизволила придти ко мне в школу, когда я визивал, так я сам навэщу эё. Посмотрю, послушаю, кто растит нам такое безобразие! — Арро наставил на меня пистолетом дрожащий выморочный, жёлтый указательный палец с чёрным островком мха вместо мушки. — Вставай! В «Побэду»! — кивнул на свою машину — И марш на болниц!

Мимо пролетела зелёная легковуха.

Змеёй она вшуршала в поворот.

Я проводил её глазами, дёрнулся встать и завалился снова на куст.

— Не ломай нам спектакл! — подкрикнул директор. — Как кататься на велсипет, он можэт. Как пройти двадцат шаг до машини — нэ можэт!

— Оу!.. Не встать на ногу… Из-за вас… Сломали…

Наверное, моё оханье высекло какую-то ответную боль.

Арро глянул на меня смирней.

— Вот видишь, — снял он в голосе несколько этажей. — Болит же, а ти убежал от болниц. Развэ нэ глупо? Вооружайся определённой любовью, вооружайся определённым энтузиазизмом к дэлу лечэния… Надо долечитса… Надо… Скорэй соглашайся.

— Это он и сам понимает, — подсуетился Чочиа. — Сознательный товарищ, пишет по разным газетам.

+Упоминание о газетах произвело на папашу впечатление красной тряпицы, что дразняще шваркнули испанскому быку в лицо.

— Да! Да! — хлопнул себя по загривку директорий. — Пишэт! Пишэт! Пишэт левой ногой через правое плэчо! Знаэт, лэви рука неподсудна! А лэви нога и подавно! Вот он, лэвша, и пишэт всё лэвой ногой! Лэвой! Лэвой! Лэвой! Тожэ мне бесплатни Маяковски…