О том, как пережил и воспринял В. Я. Пропп совершившийся в конце 20-х – начале 30-х годов процесс утверждения в гуманитарных науках марксистско-ленинской теории и методологии и руководящей роли партийной идеологии, мы можем судить лишь по его печатным трудам.

Смею утверждать, что первая книга «Морфология сказки» (1928) писалась им в состоянии полной внутренней свободы и автор ее совершенно не нуждался в обращении к трудам классиков марксизма-ленинизма и к цитатам из них, к выходившему тогда на авансцену марксистскому литературоведению. «Морфология сказки» стала одной из последних книг русской науки, созданных вне какого-либо воздействия утверждавшейся тоталитарной идеологии и теории. В рукописи книги была глава, посвященная историческому объяснению открытой автором структуры волшебной сказки. Она, по совету редактора, не вошла в печатный текст книги и затем была развернута в самостоятельную монографию «Исторические корни волшебной сказки». А это может означать, что исходная идея монографии родилась тоже в 20-е годы и тоже – без какого-либо воздействия марксизма. Между тем в самой книге оно очевидно, равно как и в статьях о сказках, выходивших в довоенные годы. Можно думать, что к использованию некоторых базовых положений исторического материализма В. Я. Пропп пришел от собственного материала, от его анализа. Им рано овладела идея закономерности фольклорного процесса и его исторической обусловленности. В марксистской теории базиса и надстройки он нашел обоснование этой последней. Поиски ответа совпали по времени с распространением идей Марра о стадиальности языкового процесса и развития культуры и с внедрением аналогичных положений в советскую этнографию. В «Исторических корнях…» мы найдем высказывания и формулировки, типичные для общественных наук 30-х годов: «Фольклор должен изучаться не как нечто оторванное от экономики и социального строя, а как производное от них»[341]; «Сказка создалась на основе докапиталистических форм производства и социальной жизни»[342]. Позже, в лекциях 50-х годов, он скажет, что стадиальное изучение фольклора «представляет собой приложение диалектического метода к явлениям культуры»[343].

Может быть, в наиболее обнаженной форме тенденция к социологическому истолкованию сказки проявилась в одной из статей 30-х годов[344]. Здесь происхождение и эволюция мотивов захоронения костей и вырастания дерева на могиле увязывается не просто с данными исторической этнографии, но и – с необычной для В. Я. Проппа прямолинейностью – со ступенями (стадиями) развития общества (понимаемыми в марксистском духе) – от доклассового состояния (с переходом от охоты к земледелию) к рабовладельческому строю и затем к феодальной и капиталистической формациям. В этой статье немало пассажей, режущих сегодня наш слух, и неслучайно, готовя сборник работ ученого, я воздержался от ее включения. Следы марксистского социологизирования нет-нет да и мелькнут на отдельных страницах статей и книг В. Я. Проппа. Они свидетельствуют о той опасности, какая могла не миновать В. Я. Проппа, как не миновала она многих и многих его современников, ставших пленниками и послушными последователями марксистских догм. В. Я. Пропп сумел избежать ее, остановившись на грани добросовестного и вовсе не догматического приложения некоторых идей, преимущественно в изложении Энгельса, к своим исследованиям. Более того, по существу он в своих исследованиях пошел путями, уводившими его от вполне марксистского понимания и истолкования фольклора как феномена духовной культуры. В этом своем движении В. Я. Пропп опирался на опыт мировой и отечественной науки, свободно обращаясь к трудам представителей различных, так называемых буржуазных, школ. Он обладал завидной способностью искать и находить в них нечто рациональное для себя – и не только в интерпретации конкретных фактов, но и в области теории, хотя во многих случаях решительно, подчас резко критиковал их именно по линии методологии и теории – отнюдь не в угоду конъюнктуре, но исходя из собственных позиций, как это было, например, в отношении «исторической школы», в оценках которой он был непримирим.

В. Я. Проппу, бесспорно, принадлежит заслуга освоения на российской (советской) почве и творческого применения идеи и методов классиков зарубежной этнографии и фольклористики (Дж. Фрэзера, Л. Леви-Брюля, Ф. Боаса и многих других) и, равным образом, поддержка и популяризация идей тех советских ученых, чьи труды в 30-40-е годы считались не соответствующими требованиям партийной идеологии и часто либо подвергались разносной критике, либо замалчивались, а ныне по праву входят в фонд нашей научной классики (Д. Зеленин, И. Толстой, И.Тронский, Е. Катаров).

Об общественной позиции В. Я. Проппа можно судить еще и по отсутствию дежурных ссылок на Сталина, на документы ЦК КПСС (кажется, одна-две на весь печатный фонд ученого). Я нашел у него не больше десятка ссылок на Ленина, и все они носят именно дежурный характер; моментами возникает впечатление, что автор просто хотел «отделаться», «бросить кость» бдительным редакторам и цензорам, а то и внутренне посмеяться над прочно засевшей у большинства охотой за подходящими цитатами из «основоположников»: чего стоит, например, единственное на всю книгу «Проблемы комизма и смеха» (вышла посмертно в 1976 г.) упоминание о том, как Ленин при посещении заграничного мюзик-холла «охотно и заразительно смеялся, глядя на клоунов-эксцентриков»…

Эрудиция В. Я. Проппа, его широта и свобода в отношении к научному наследию и к современной науке, помноженные на талант и яркую индивидуальность, позволили ученому не просто создать внушительную серию выдающихся трудов на разные темы, но – единственному в наше время – разработать оригинальную целостную концепцию фольклора, которая во многом противостояла общепризнанным, почти официальным взглядам на фольклор. Правда, в одном существенном моменте В. Я. Пропп был с ними солидарен: подобно большинству российских дореволюционных и советских ученых, он ограничивал понятие «фольклор» устной народной словесностью («под фольклором понимается только духовное творчество, и даже уже, только словесное, поэтическое творчество») и – в согласии с утвердившейся с конца 20-х – начала 30-х гг. точкой зрения – «для народов, достигших ступеней классового развития», фольклором признавал «творчество всех слоев населения, кроме господствующего»[345]. Эти ограничения, конечно, сужали исследовательское поле фольклористики, но важно, как в пределах этих границ В. Я. Пропп осмыслял народную словесность.

Его концепция была сформулирована и изложена в теоретических статьях 40-60-х годов, во вводных методологических главах и разделах монографий, а практически воплотилась в исследованиях, посвященных самым значительным формам русской устной словесности: сказкам, героическому эпосу, обрядовому фольклору, лирической песне. Она же получила выражение – применительно ко всему основному корпусу русского исторического фольклора – в его общих и специальных лекционных курсах на филологическом факультете ЛГУ. Именно разработкой целостной концепции фольклора и ее развернутой реализацией в конкретных исследованиях В. Я. Пропп внес свои вклад в отечественную науку, заняв по праву