Подумав, что бог любит троицу, я махнул рукой – пусть будет, подарим и его. Но на будущее строго-настрого предупредил царевича, чтоб больше ни-ни, поскольку он стал намекать насчет Усвята и Велижа.

– Вначале Усвят с Велижем, а там и на Полоцк глаз положишь, – сказал я.

– А королева ими Дмитрию поклонится, – нашелся Годунов.

– У нас и без того все шито белыми нитками, – мрачно заметил я. – Нет уж, пусть Дмитрий как-нибудь потерпит, а коли ему приспичит, сам их и берет. Лучше давай подумаем о другом…

Прикидывали недолго. По моему раскладу выходило, что, как ни торопись, на свадьбу Дмитрия мы все равно не успеваем. С другой стороны, я твердо нацелился на торжественный въезд царевича в Москву и дальнейшие празднества по этому поводу, а какое может быть веселье и всенародные гулянья в дни Великого поста?

Получалось, следует поторопиться, чтобы успеть до него.

Решили поступить следующим образом. Я выезжаю налегке, прихватив с собой всего сотню гвардейцев, и на всех парах жму в столицу, но появляюсь там тайно, никому не открываясь, за исключением самого Дмитрия, с которым и договариваюсь об организации торжеств по случаю наших громких побед. К тому времени должен подкатить и Федор – согласно моим подсчетам, спустя три дня после меня – но уже с обозами, пленниками, остальными ратниками и, разумеется, с сестрой, которую буквально накануне доставил из монастыря Груздь.

В тот же самый вечер в Мариенгаузен приехали еще двое – Бохин и мой братец. Визит последнего меня слегка удивил. Вообще-то я ожидал лишь дьяка, которому предстояло возглавить посольство королевы Ливонии к императору Руси. Выяснилось, что Александр отпросился у Марии Владимировны попрощаться со мной, поскольку государыня не просто оставила его у себя, но сейчас собирается отправить его во главе посольства в Речь Посполитую, вот он и приехал ко мне, чтобы поблагодарить за все благодеяния и испросить моего благословения.

– Только попроси ее, чтобы она для вящей солидности дала тебе какое-нибудь баронство, – посоветовал я ему.

Братец потупился и залился густым румянцем, скромно вымолвив, что милостью королевы за особые заслуги перед нею уже удостоен титлой герцога Лифляндского.

Так-так. Кажется, я догадываюсь, что это за особые заслуги. Ай да Шурик! Оказывается, не я один такой шустрый.

Сам герцог лишь смущенно краснел и явно не собирался вдаваться в подробности, да я и не собирался его ни о чем расспрашивать, чтоб зря не смущать. Однако в баньке мне бросился в глаза пяток пожелтевших пятнышек на его шее – остатки страстных поцелуев, и последние сомнения отпали – уж очень знакомая манера. Любит кое-кто в порыве страсти кусаться…

Мы мчались, делая по две сотни верст в день, так что сократить опоздание сумели, хотя все равно прибыли лишь на второй день после венчания Дмитрия – оно прошло в субботу, а мы появились в столице в понедельник, двадцать четвертого февраля.

Бохина я временно разместил в Кологриве. Там же оставил почти всех гвардейцев, взял с собой лишь десяток. Вместе с ними рано поутру я и въехал в город под веселый перезвон колоколов, словно Москва каким-то неведомым образом узнала, что по ее улочкам гордо шествуют герои Прибалтики. Признаться, я удивился, но, как пояснил один из ратников, который был сыном попа и даже имел прозвище Попович, сегодня отмечается большой церковный праздник – день чудесного обретения главы Иоанна Предтечи, отсюда и колокольный звон.

Мне тут же припомнился один из рассказов дядьки. Кажется, он выезжал под Псков тоже именно в этот день – счастливый и полный радостных надежд, и я в очередной раз подивился странному совпадению наших с ним судеб. Правда, сбылось далеко не все, о чем он мечтал, но у меня-то совсем иное дело – основное уже за плечами, так что беспокоиться не о чем.

Все гвардейцы, сопровождавшие меня, были строго-настрого проинструктированы: пока ни о чем никому не рассказывать – рано. С этой же целью – максимальное соблюдение тайны – я, быстренько сполоснув лицо ледяной водой, которую из-за спешки даже не велел подогревать, и переодевшись в кафтан понаряднее, не пошел в царские палаты, а подался на соседнее подворье, к Басманову. Пусть он втихую доложит государю, что я появился. Думается, для встречи со мной Дмитрий, как бы ни был занят всякими забавами и увеселениями, минуту-другую улучит.

Увы, но застать Петра Федоровича в тереме не получилось. Оказывается, государь ныне до обеда затеял игру в снежки, и боярин занят бережением его царственной особы. Послав за ним холопа вместе с Дубцом, чтобы Басманов сразу понял, что к чему, я не стал тратить время даром и… повелел подавать завтрак, – с утра во рту ни маковой росинки.

Дворский, шокированный столь нахальным поведением, в очередной раз попробовал что-то вякнуть, но я ласково заметил, что ныне со мной лучше не спорить, и вообще глупо повиснуть на воротах терема из-за такой пустяковины, как десяток кусков мяса, несколько пирогов и кувшин сбитня. Тот посмотрел на суровые лица стоявших за моей спиной ратников, среди которых наиболее колоритно выглядели Оскорд и Одинец, прикинул, что и впрямь глупо, и расторопная челядь принялась накрывать на стол.

Надо сказать, что боярин подоспел довольно-таки быстро – я даже не успел поесть. И был он не один, а с Дмитрием, который бросил все свои дела и, распорядившись, чтобы продолжали резвиться без него, тоже сорвался на встречу со мной.

Государь оказался ласков, первым делом искренне посетовал, что меня не было на свадебке, которая получилась весьма веселой, и принялся расспрашивать, что и как. Я не спешил вываливать хорошие новости, начав с плохих, и сокрушенно протянул:

– Ты же сам ведаешь, кесарь, что в тех краях черная смерть появилась. Уж больно жалко людишек своих стало – если сейчас на Эстляндию обрушиться, так и они, чего доброго, хворь поганую подхватят.

– Да оно-то понятно, – кивнул несколько помрачневший Дмитрий. – Ты об ином поведай – почто так долго обратно добирался? Коль не вышло, так сразу бы и возвертался – глядишь, и обвенчался бы вместе со мной, в один день.

Я опешил и растерянно уставился на него. Это как же так?! То он мне ставит обязательное условие, что без Эстляндии лучше домой не приходи, и вдруг меняет гнев на милость и соглашается на наше с Ксенией венчание без ничего.

– Нешто я не понимаю, что на все божья воля, – продолжал он, не замечая моего недоуменного лица. – Признаться, я так и помыслил, что успеешь приехать в срок. А там повинился бы передо мной, я простил бы да согласие на венчание дал.

Стало немного обидно. Выходит, все зря? У меня, между прочим, три с половиной десятка человек погибло. Выходит, они тоже понапрасну свою жизнь отдали? Но я тут же взял себя в руки. Ничего не зря. Эстляндия-то наша, изрядный кусок Лифляндии тоже, да и мне теперь виниться ни к чему.

Последнее я даже озвучил вслух, вызвав удивление у Дмитрия, которое, по мере того как я продолжал рассказывать, сменилось на восторженную радость. Не в силах ее сдержать, он кинулся обниматься, после чего засыпал меня вопросами – как и что, – а получая на них ответы, дивился все сильнее.