Ободренный этим принятым за чистую монету заявлением (благо, оно исходило от высшей властной инстанции), Эренбург возобновил подготовку шестой книги мемуаров, теша себя мыслью, что заручился твердым и заслуживающим доверия обещанием властей предержащих.

Между тем аппаратная бюрократия, все решительней подминавшая под себя Хрущева (чтобы потом исторгнуть из своей среды), конечно, не собиралась соблюдать данные им Эренбургу «антицензурные гарантии». Это стало очевидным в марте 1964 г., когда, закончив шестую книгу мемуаров «Люди, годы, жизнь», писатель передал ее в редакцию «Нового мира», а та, действуя в «установленном порядке», начала скрупулезно «согласовывать» содержание рукописи с идеологическим отделом ЦК и Главлитом.

24 июня Твардовский письменно уведомил Эренбурга о необходимости изъятия из текста пяти фрагментов, правда, ни один из них не имел отношения к «еврейскому вопросу», если не считать упоминания о «ренегате» Говарде Фасте как о прогрессивном американском писателе и борце за мир[368].

И хотя по почти всем этим требованиям Эренбург пошел навстречу редакции, начальные главы шестой книги его воспоминаний, уже заверстанные было в июльский номер «Нового мира», были все равно сняты. ЦК и Главлит абсолютно не устроило то, что редакторские ножницы Твардовского обошли «еврейские» куски текста. Затребовав верстку на Старую площадь, чиновники идеологического отдела провели ее жесткое цензурирование. Там было решено принудить автора к еще одиннадцати купюрам, на сей раз почти исключительно относившимся к «еврейским» сюжетам[369]. Именно эти «места» в основном и критиковались в объемной записке, представленной 13 августа 1964 г. в Президиум ЦК Ильичевым, Снастиным[370]и Поликарповым. Конкретно те так обосновывали свои претензии к рукописи: «Обращает на себя внимание настойчивое подчеркивание Оренбургом еврейского вопроса. Становится очевидным, что автор мемуаров ведет скрытную, но достаточно очевидную полемику с партийной точкой зрения по данному вопросу. Эта точка зрения была высказана товарищем Н. С. Хрущевым на встрече с деятелями искусства 9 марта 1963 г. (на самом деле 8 марта 1963 г.). “Со дня Октябрьской революции в нашей стране евреи во всех отношениях находятся в равном положении со всеми другими народами СССР, — говорил Н. С. Хрущев. — У нас не существует еврейского вопроса, а те, кто выдумывают его, поют с чужого голоса”.

Автор мемуаров между тем пишет: “…еврейский вопрос — это вопрос о живучести антисемитизма”, а затем стремится внушить читателю мысль о том, что характер “кампании” против космополитизма, якобы организованной и направлявшейся сверху, был исключительно антисемитским, что антисемитизм проник в государственный аппарат, в общественные организации и, по сути дела, стал в то время всеобщим, широко распространенным явлением.

Подбором фактов и их тенденциозным освещением И. Эренбург стремится полностью дискредитировать идею борьбы, выдавая случаи извращения и перегибов за сущность борьбы, сводя смысл ее к “кампании” по массовому преследованию евреев, пытаясь таким образом дезавуировать призыв партии бороться с рецидивами национализма, космополитизма и других проявлений буржуазной идеологии, прозвучавший в приветствии ЦК КПСС Второму всесоюзному съезду советских писателей.

Из мемуаров ясно, что и сейчас Эренбург не считает еврейский вопрос решенным и именно поэтому с такой настойчивостью и назойливостью обращается к нему.

Публикация этих разделов в настоящем виде может сыграть лишь на руку тем кругам на Западе, которые ведут сейчас шумную клеветническую кампанию о положении лиц еврейской национальности в Советском Союзе»[371].

Перед отправкой этой бумаги в высшую «инстанцию» Поликарпов дал прочитать ее Твардовскому, что, видимо, было необходимо для внесения в нее следующего страховочного дополнения: «Тов. Твардовский, ознакомленный с настоящей запиской, признал обоснованность содержащихся в ней критических замечаний по мемуарам И. Эренбурга»[372].

По этому поводу главный редактор «Нового мира» записал в дневнике 10 августа 1964 г.: «С Эренбургом по-своему еще хуже. Я не могу за него расстилаться, доказывать, я его сам не люблю, относился всегда как к неизбежному, и теперь, в сущности, отстраняясь от решения этого вопроса: как хотите. Ознакомленный с запиской, составленной Отделом для самого верха, я только сказал, что при такой характеристике вещи ее можно только запрещать, никакие “необходимые купюры” и т. п. не изменят положения, да и автор — вернее всего — наотрез откажется снять “еврейский вопрос” или что другое (“критику политики партии в области лит[ерату]ры и искусства”)»[373].

Между тем в записке предлагалось дать Твардовскому следующее поручение: «Редакции журнала (“Новый мир”. — Авт.) следовало бы обратить внимание автора на многочисленные случаи тенденциозного освещения фактов, на предвзятость, недобросовестность, политическую бестактность многих оценок и характеристик, потребовав от нее внесения необходимых уточнений и исправлений»[374].

Главный вывод записки гласил: «Что же касается содержащихся в мемуарах высказываний о литературе, искусстве и суждений по еврейскому вопросу, то, как видно, И. Эренбург не только не сделал выводов из партийной критики этих разделов в предыдущих книгах его воспоминаний, но фактически вступил в полемику с этой критикой, пытаясь отстоять свои неверные позиции. Публикация в таком виде этих разделов представляется поэтому совершенно недопустимой»[375].