Как и предвидел Твардовский, Эренбург категорически отверг беспардонную цековскую «подчистку» его мемуаров. 14 августа 1964 г. он послал Хрущеву очередное письмо, в котором горько сетовал не только на цензурный прессинг со стороны функционеров Агитпропа, но и на то, что советские газеты вдруг, как по команде, перестали заказывать ему статьи и по надуманным причинам стали отменяться запланированные выступления в вузах и даже встречи с избирателями[376].

Это послание Эренбург поручил для надежности доставить в Кремль своему литературному секретарю Н. И. Столяровой. Там ее принял помощник Хрущева Лебедев, который разговаривал с ней «откровенно враждебно». А через несколько дней он, связавшись по телефону с Твардовским, потребовал, чтобы Эренбург забрал свое письмо обратно. Однако тот, заехав 19 августа в редакцию и узнав об этом распоряжении, наотрез отказался его исполнить. Чтобы сообщить об этом Лебедеву, Твардовский вечером того же дня вновь позвонил ему. То, что кремлевский чиновник услышал от главного редактора «Нового мира», привело его в бешенство. Он говорил тогда с Твардовским (по его свидетельству) «непривычно и необычно резко, даже грубо»[377]утверждая, что журнал «подсовывает» ЦК мемуары Эренбурга. Стоило затем Твардовскому поинтересоваться личным мнением Лебедева о шестой книге этих воспоминаний, как тот, имея в виду Эренбурга, раздраженно прокричал в трубку: «Пошел он ко все чертям…Не читал и читать не хочу, с меня довольно письма идеологического отдела». Завершая разговор, Лебедев неожиданно намекнул Твардовскому на то, что в его редакции Эренбурга поддерживают сотрудники-евреи, и добавил при этом многозначительно: «Знаем мы этих Лакшиных»[378].

5 сентября 1964 г. «антиэренбургская» записка идеологического отдела была разослана секретарям ЦК, членам и кандидатам в члены Президиума ЦК, а 17 сентября Президиум ЦК КПСС постановил признать «…нецелесообразным публикацию мемуаров И. Эренбурга в данном виде»[379].

Но не прошло и месяца, как мечтавшие о «стабильности» ближайшие соратники неисправимого прожектера Хрущева сместили его со всех партийно-государственных постов. И уже утром 15 октября, то есть в день, когда было официально объявлено об отставке низложенного лидера «по состоянию здоровья», Твардовский сел «сочинять письмо Поликарпию». Так за глаза он величал Поликарпова, с которым был на «ты». Понимая, что пришедшие на смену Хрущеву новые правители страны ради стяжания остро необходимой им популярности в обществе готовы будут (хотя бы на первых порах) пойти на различные послабления, Твардовский убеждал высокопоставленного чиновника: «В Эренбурге… мне, как и моим соредакторам, многое до крайности неприятно и чуждо, но неопубликование ее (шестой книги «Люди, годы, жизнь») в сложившихся условиях обойдется куда дороже, чем ее опубликование…»[380]

Подкрепляя свои доводы, Твардовский 20 октября 1963 г. доложил в ЦК, что Эренбург полностью или частично согласился с подавляющим большинством редакционных купюр и замечаний, сделанных по шестой книге мемуаров, продолжая только в 11 случаях (из 126 корректировок) настаивать на неизменности авторского текста. Об этом главного редактора «Нового мира» уведомил сам автор, который выступил также со своего рода ультимативным требованием: «в случае настояния на дальнейших купюрах» он вообще откажется от публикации шестой книги.

И чтобы не возникло сомнений в серьезности этой угрозы, Эренбург эмоционально и стилистически сумбурно присовокуплял: «Это моя не первая книга, а, по всей вероятности, последняя. После очень длинной жизни мне не хочется говорить того, чего я не думаю, а молчание в некоторых случаях хуже, чем прямая ложь»[381].

Руководство ЦК, целиком занятое после низвержения Хрущева дележом власти, вняло доводам Твардовского, ибо в такое «неподходящее» время оно меньше всего хотело обострять отношения и с решительно настроенным Эренбургом, и со всей либеральной общественностью. Благоразумно решив «умыть руки», оно отступило. Не в последнюю очередь это произошло и потому, что с отстранением Хрущева на первые позиции в руководстве Агитпропом возвратился Суслов, взявший верх над своим конкурентом Ильичевым[382]. Видимо, с подачи Суслова, органически не переносившего какие-либо скандалы, идеологический отдел 11 ноября 1964 г. признал «целесообразным не рассматривать более в ЦК КПСС вопрос о публикации шестой книги мемуаров И. Эренбурга в журнале “Новый мир”, передав его на решение редколлегии журнала». Очевидно, данное решение далось партбоссам нелегко, поскольку они продолжали считать, что и после основательной авторской переработки в рукописи воспоминаний «сохраняется акцент на антисемитском характере некоторых выступлений против космополитизма в литературе и искусстве», подчеркнуто в документе[383]. Надо было преодолеть последние цензурные рогатки, хотя ради этого автору и пришлось немало поступиться первоначальным текстом. Первые главы шестой книги мемуаров «Люди, годы, жизнь» появились уже в январской (1965 г.) книжке «Нового мира», а последние — в мартовской за тот год.

И хотя власти пропустили «еврейский контекст» мемуаров через частое сито цензуры, выхолостить его так и не удалось. Выехавший из СССР в 1970 г. известный филолог Шимон Маркиш (1931–2003) отмечал в 1990-м: «Ни одна книга в русской советской литературе за пятнадцать лет после смерти Сталина не сделала столько для еврейского пробуждения, как “Люди, годы, жизнь”»[384].

В отличие от литературы, еврейское искусство стало возрождаться спонтанно, без какой-либо поддержки сверху. Первыми его ростками, пробившимися через сталинский асфальт административных запретов и репрессий, стали не требовавшие больших затрат и сложной подготовки концертные выступления. В марте 1954 г. в Москве прошло выступление знаменитой собирательницы и исполнительницы песен народов мира Ирмы Яунзем (1897–1975), включившей в программу несколько песен на идише.