Потом они принялись обсуждать завтрашний визит к Майкову — директору Александрийского театра. Человеку умному, хитрому и большому поклоннику пирогов.

Когда Бенкендорф вышел от Милорадовича, он увидел рыжего Фогеля, возле саней беседующего с Суриковым.

— Так вы знакомы?! — рассмеялся Бенкендорф.

— Вот только и познакомились, — ответил серьезно Фогель. — Позвольте обратиться к вам, ваше превосходительство, для окончания нашей беседы. При семеновском возмущении мои люди сопровождали вас и его сиятельство в казармы, если не запамятовали.

Бенкендорф кивнул: он помнил.

— Когда бы мне было предоставлено право действовать самому, то я готов поручиться, что вовремя напал бы на след заговора у нас. Но начальство мое все опасается вторжения карбонаризма из Италии и Франции. Следим посему за иностранцами и поляками. Результат, ваше превосходительство, ничтожен. Не там опасность ищем, не оттуда зараза идет. Она здесь давно и созрела. Того и гляди, нарыв лопнет. Тут, ваше превосходительство, тысячей целковых не отделаешься. Поздно хватились! Удивительно! Заговорщики вокруг дворца снуют — и ничего! Попомните мои слова, ваше превосходительство! Может, Фогель вам и пригодится.

Бенкендорф сел в сани и внимательно посмотрел в лицо приличного господина. Мерзавец, конечно. Но как без них, мерзавцев, обойдешься? Фогель дело говорит. Воздух наполнен кинжалами! Откуда к нему прилетел этот образ? Да, воздух наполнен кинжалами!

— Во дворец! — приказал Бенкендорф.

Кони с места взяли в карьер, будто отбросив рыжего Фогеля назад, в глубину туманной и душноватой улицы. Да, фамилии знакомые! Он мог бы многие прибавить. Однако покойный государь не верил в серьезность намерений болтунов. Почему? Давний приятель Бенкендорфа по павловским временам нынешний управляющий Иностранной коллегией Карл Нессельроде передавал, кажется, год или два назад забавный диалог между австрийским послом Лебцельтерном и посланником Дании графом Бломом, прожившим в России чуть ли не четыре дееятка лет. Австриец, женатый на графине Лаваль и потому особо пристрастный к русским перипетиям, весьма волновавшим, впрочем, и самого Меттерниха, завел беседу с Бломом о темных слухах, носящихся по Петербургу. В слухах сообщалось, что заговорщики готовы перенять власть. Блом над заговором насмехался.

— Да вы что?! — ответил он Лебцельтерну. — Неужели не знаете эту страну? Никогда ничего подобного здесь не произойдет!

Нессельроде выставлял Блома весьма прозорливым и догадливым дипломатом. Бенкендорф только покачал головой. Жена Нессельроде Мария Дмитриевна куда дальновиднее супруга. Судьба еще предоставит возможность убедится в правильности случайно промелькнувшей мысли. На повороте Бенкендорф оглянулся, но Фогеля в глубине жемчужного марева он не обнаружил. Фогель исчез.

Великий князь Николай принял Бенкендорфа сразу.

— Как в городе? — тревожно спросил он.

— Государь, вы знаете, что при покойном императоре никто не имел права носить очки. Но я вменил бы в обязанность нацепить их на нос прежде всего Милорадовичу. На улицах будто бы все тихо. Однако, государь, надо действовать. Нет никакого сомнения, что заговорщики попытаются обратить в свою пользу переприсягу. Вот только с чего начнут?

— Я получил сходное известие. Брат полковника Ростовцева, подпоручик Яков Ростовцев, явился с письмом, в котором предрекает большие беды и прямо свидетельствует о наличии заговора и готовящемся выступлении.

— Знаю обоих. Младший тоже в егерях. Имеет склонность к литературным занятиям. Настроен весьма романтически.

— Это чувствуется по письму. Но рассуждает здраво.

— Среди офицеров слишком много поэтов. Столько не требуется России. А Михайло Андреевич плотно окружен ими. И все участвуют в обществе.

— Я решился действовать самостоятельно. На понедельник назначен сбор генералов и полковых командиров гвардейского корпуса. Воинов лично отвечает за явку. Накануне мне сообщили мнение членов Государственного совета. Там единства нет. Кричат и перессорились. Мне все надоело. Если суждено быть императором хоть час, то я покажу этой своре, что значит обладать властью. Послал за Лобановым-Ростовским. Пусть чиновники министерства юстиции подготовят к печати документы и обнародуют без промедления. Еще раз получил весть от Алексея Андреевича. Устойчиво заявляет о намечающемся выступлении.

— Сколько подтверждений, государь! Аракчеев, несомненно, с покойным императором обсуждал сию проблему. Разве можно в его осведомленности усомниться? Он не разделяет мнения Милорадовича. И более того, не принял его у себя, как бы причисляя к виновникам будущих происшествий. Стоит, государь, вспомнить, что Аракчеев отсутствовал в несчастный день кончины вашего отца. Многие потом утверждали, что он Палена давно раскусил и не позволил бы действовать безнаказанно. Действия Аракчеева всегда имеют под собой основу, хоть я с ним и не в самых лучших отношениях. Покойный император в нем видел главную опору. Он предугадывает, что вы лишите Михайло Андреевича благоволения за попустительство заговору. Вот итог моих размышлений!

— Рассуждаешь здраво. Поговори завтра, с кем можешь. Утром в понедельник не выпускай Милорадовича из виду. К нему прямо с утра, а потом во дворец. Он ручался головой за спокойствие в столице. Он виноват во многом. Твое к нему дружелюбие не должно служить препятствием интересам России. Прощай! Будь при мне. Надеюсь на тебя. Ты видишь, как я одинок. На кого положиться, если не на тебя? Зайди к матушке. Она спрашивала.

— Государь, я весь ваш.

Весь воскресный день 13 декабря Бенкендорф провел в разъездах. Дважды посетил конногвардейские казармы и говорил с Алексеем Орловым. Чутье толкнуло побеседовать и с бароном Фредериксом, командиром Московского полка. Предупредил о надвигающихся событиях приятеля по масонской ложе полковника Стюрлера, командира лейб-гвардии Гренадерского полка. Командира первой гвардейской дивизии генерала Шеншина призвал усилить посты и никого не выпускать из казарм без приказа великого князя Николая Павловича. Генерал-майора Сергея Шипова, назначение которого командиром Семеновского полка встретил с некоторой настороженностью, остановил на Невском, ободрил от имени великого князя и выразил надежду, что Ново-Семеновский не подведет и присягнет по всей форме. Потом отправился к финляндцам, преображенцам, измайловцам, сообщив там офицерам, что великий князь будет принимать присягу в мундире Измайловского полка и что сие должно воодушевить солдат, Павловцев, кавалергардов и конно-пионеров не обделил вниманием, пробыв в казармах и манежах до позднего вечера. Везде вел речь от имени будущего законного императора. Словом, выполнил с лихвой посредническую миссию, которая была на него возложена и одобрена императрицей-матерью.

Ночь провел почти без сна, поручив домашние заботы Сурикову и не велев никуда отлучаться. Карету и верховых лошадей приказал держать наготове. Двери обязал швейцара держать накрепко закрытыми и никого не пускать ни под каким видом без записки, поступившей от Сурикова. Поднялся на рассвете. Суриков его чисто выбрил. Бенкендорф надел парадный мундир и прибавил к обычно носимым орденам и медалям прочие, хранившиеся в шкатулке. Взял шпагу с вызолоченным эфесом, подаренную великобританцами. Шпага, несмотря на парадность, была боевая. Англичане прекрасные оружейники. Однако и французы не хуже. Наполеон их крепко обучил. Пистолеты вложил в седельные сумки. Седло тоже английское, купленное за баснословные деньги. Ну куда он без седла?! И что он такое без седла?! Повертел в руках небольшой испанский кинжал и вернул на место. Когда воздух наполнен кинжалами, подобное оружие обладает двояким смыслом. Пистолеты надежнее. Авось Бог не допустит, и дело до стычки не дойдет. Отправился в Зимний одним из первых, благоухая одеколоном и стараясь удержать на лице уверенность и усмешку. Подумал: не послать ли в сенатскую типографию за манифестом? Но потом отказался от мысли: рано! Улицы пустынны, лавки, ворота, двери домов наглухо заперты. Похвалил себя, что дал ассигнацию швейцару. Он из семеновских ветеранов: не подведет! Вдруг из переулка вылетел мальчишка с развевающимся, газетным листом: