— Я хотел от тебя это слышать. Я доверяю тебе, ты человек надежный, и полки, о которых болтают, не понаслышке знаешь. Поезжай к Милорадовичу сегодня. Надо все-таки ясно представлять, каковы его действия. Ты знаешь, что я первым присягнул Константину и что из того получилось? Переписка с Варшавой только запутала дело. Больше двух недель император Константин в столицу не едет. Что стоит за сим? Я решил действовать в соответствии с документами, оставленными покойным братом. Пусть будет переприсяга. Сенат, Синод и Государственный совет предупреждены.

— Государь! — воскликнул Бенкендорф. — Я весь ваш! Не сомневайтесь в правильности своих поступков. Письмо из Таганрога убедительно свидетельствует, что ни в ком, кроме вас, не видят более повелителя.

— Будь при мне, Александр Христофорович, я не струшу и не отступлю от правого дела. Спокойствие империи сумею обеспечить. Поезжай к Милорадовичу. Не мне тебя учить зачем. Жду от тебя хороших известий. Матушка тебе кланяется. Она вполне разделяет мой образ мыслей.

Они распрощались, и Бенкендорф уехал домой. Положение, конечно, становилось щекотливым. Великий князь Михаил в сомнении прав — трудно растолковать народу и гвардии необходимость переприсяги. Правильность упреков князя Голицына бесспорна. Зачем великий князь поспешил и прочих вовлек? Сперва надо было прочесть в Государственном совете манифест покойного императора и сопутствующие документы, а после принимать решение о присяге. Милорадович сторонник Константина и немедленного принятия присяги. Ни дня без властелина! Ни дня без императора! Корона для нас священна! Иначе возмущение от пущенных злоумышленниками кривотолков.

Бенкендорф сумел встретиться с Милорадовичем только днем. Граф пребывал в прекрасном настроении. Балерина Телешова подарила ему воздушный поцелуй.

— Дорогой мой, все это пустяки! Тут и беспокоиться не о чем. У меня в кармане более шестидесяти тысяч солдат. Какие могут быть беспокойства? Кто отважится? Говоруны? Да никогда в жизни. Сия болтовня мне известна. И болтуны тоже переписаны. — Милорадович указал пальцем ла записную книжку, лежащую на столе. — Просто с меня хотят стянуть лишние деньги! Вот он хочет. — И заслуженный воин, по сути презирающий занятия, которыми ему было предписано заниматься в качестве военного генерал-губернатора столицы, указал пальцем на представительного господина приятной наружности, скромно сидящего поодаль у окна.

Наружность господину несколько портила яркая рыжина, которую он безуспешно притемнял различными ухищрениями, пользуясь услугами самых дорогих в Петербурге парикмахеров.

Это был заведующий секретной частью канцелярии некто Фогель, человек без имени, отчества и отечества, как уверяли злые языки. Он ежедневно докладывал Милорадовичу, что полагалось по службе. Человек расторопный и далеко не глупый, Фогель был хорошо известен Бенкендорфу.

— Ничего, кроме денег, эта братия от меня не хочет и требует платить им за пустую болтовню. — Милорадович рассмеялся. — Мне иногда кажется, что они специально нанимают вралей, записывая за ними всякий вздор, чтобы потом пересказывать мне на дурном французском с грамматическими ошибками. По-русски они тоже пишут с ошибками, что прискорбно.

Фогель приподнялся и попытался возразить.

— Молчи! — прикрикнул Милорадович. — Надоел!

Но Фогель не робкого десятка подчиненный. Он все-таки открыл рот.

— Ваше сиятельство, пороча работу канцелярии, от истины дальше, чем может показаться.

— Молчи! — опять прикрикнул на Фогеля Милорадович.

— Нет, Михаил Андреевич, — вмешался Бенкендорф. — Дай сказать.

— Ну пусть говорит. Пусть! Я знаю все его уверения. Он сейчас будет ссылаться на дело Ронова, который доносил на Синявина, Перетца и Глинку. Глинка мой адъютант. И все это оказалось пшиком! Однако семьсот рублей с меня стянули, чтобы подпоить потерявших честь гуляк — уланских офицеров. А теперь он утверждает, что его агенты Перетца, Глинку, Синявина и прочих называют среди смутьянов и заговорщиков. Да вы что, братцы, спятили? — И Милорадович погрозил Фогелю пальцем.

— Ваше превосходительство, — обратился Фогель к Бенкендорфу, — заступитесь. Вы знаете, что в Париже fond secrets[54]отпускают миллионы, а у нас всего двадцать пять тысяч в год. Какие это деньги?! На них не то что прочной агентурной сети не создашь, но и детишек не прокормишь. А полицейский агент, ваше сиятельство, между прочим, тоже человек. От него польза обывателю прямая. Он предан государю императору бескорыстно. Стишок Пушкина переписать — рубль серебром накладной расход, Половому гривенник, извозчику двугривенный. Штоф горькой, страшно сказать, пирожок с урватиной, перо, чернила, бумага! Ничего бесплатно! А где взять? Доброхот переписывает: то слово забыл, то рифму. Знаете, народ какой пошел? И опять пятачок и двугривенный. Иди, предлагаю, Василий Петрович, погляди вон за тем — усатым. Пожалуйте полтинник — в ответ! Вот вам и экономия!

— Теперь ты видишь, какова цена их докладам? — спросил Милорадович у Бенкендорфа. — Стянуть хотят, мерзавцы, пользуясь случаем. Не более того!

— Мерзавцам надо хорошо платить, — засмеялся Бенкендорф, вспомнив давнюю беседу с Васильчиковым.

— Вы, ваше превосходительство, скоро убедитесь! — воскликнул Фогель. — В Американской компании каждый день сбор у поэта Рылеева. В окно стучат тростью или эфесом шпаги. Это как понять? Оболенский хоть и князь, а с козел не слезает, будто кучер. Бестужевы шныряют. Пущин-с из Москвы прикатил и прямо в объятия друзей. Братья Кюхельбекеры и ночуют-то на Невском. Мало вам?

— Ну ладно — посмотрим, — вздохнул Милорадович. — Что ты обо всем этом думаешь? — спросил он Бенкендорфа.

— Фамилии знакомые. А думаю я, Михайло Андреевич, что следует тебе на сии вести обратить сугубое внимание.

— Послушаю тебя, генерал. Однако повторяю: в Петербурге тихо, как никогда.

— Оно и страшно, граф. Затишье перед бурей. Прими меры, пока не поздно. Мерзавцы истину докладывают. Без этих мерзавцев нигде порядка не сохранишь, как ни вертись. Мир так устроен.

— Ну напугал! Хорошо! Будь по-вашему. Однако завтра после присяги едем к Катеньке. Я обещал Каратыгиным, Сосницкому и Катеньке, что лично поздравлю Аполлона Александровича Майкова с именинами. Знатные обещают пироги!

— С удовольствием, — ответил Бенкендорф.

Фогель откланялся и вышел.

— Это человек не бестолковый, — заметил Милорадович. — Но стянуть хотят, мерзавцы. Я Константину присягнул и иного императора для России не мыслю. Ежели он отречется, то призову присягнуть Николаю. У Константина более опытности. Петербург и Москва за него. Вот прямая и торная дорога, по которой я всегда иду. Исполнение долга — мой боевой конь! Mon cheval de bataille! — с гордостью повторил он, и после эту фразу повторял многим с особенным чувством.