него любимый цвет? Есть ли у него аллергия? Надеюсь, у него есть аллергия на все мои любимые блюда, чтобы мне не пришлось делиться с ним. Или, по крайней мере, я надеюсь, что они ему не понравятся. Больше для меня.

И я надеюсь, что мне не нравится его любимая еда, потому что если понравится, я, наверное, тоже буду есть с его тарелки.

Он, наверное, не будет против. И это смягчает мое сердце до состояния кашицы. Потому что каким-то образом мужчина, которому было бы все равно, если бы я ела его еду, влюбился в меня. Это так чертовски мило.

Я плюхаюсь на кровать и стону. Дайя ушла час назад. Остаток дня мы провели, работая над своими делами. По большей части она оставила меня в покое, пока я размышляла над откровениями. А после ее ухода я продолжала пить, пока не перестала думать об этом.

Завтра я буду жалеть об этом. Я еще не прошла и половины пути к следующей части своей серии, а у меня уже много читателей, которые настаивают на ней. Давление всегда становится сильным, когда между выходами проходит несколько месяцев.

Неважно. Может быть, Зед зайдет и волшебным образом вылечит мое похмелье, ведь он умеет заставлять меня чувствовать то, что физически невозможно. Особенно когда он вскидывает бровь и на его губах появляется злая ухмылка.

Я сжимаю свои бедра, поток возбуждения поднимается между моих бедер. Мое дыхание учащается при одном воспоминании о его взгляде, и я таю. Как такое возможно?

Я стягиваю с себя леггинсы, жжение в животе распространяется, и мне кажется, что я тону в огненной яме. На моей груди уже образовался румянец, и я знаю, что очень скоро он начнет ползти вверх по шее.

Затем я срываю с себя футболку, оставляя только лифчик и трусики. Он белый и шелковистый, и безумная часть меня хочет, чтобы Зед был здесь и увидел его. Он бы, наверное, подумал, что я выгляжу так невинно. Ангел и демон. Запретные, но все равно притягивающиеся друг к другу.

Об этом можно было бы написать книгу… основанную на влечении двух противоположных душ.

Прикусив губу, я провела рукой по нижнему белью, кончик пальца едва заметно коснулся моего клитора. Прикосновение такое легкое, но в то же время электричество пробегает по моим венам. Я закрываю глаза, испуская дрожащий вздох. И я представляю, что Зед стоит передо мной на коленях. Приказывает мне ласкать себя для него. Показать ему, что я делаю, когда его здесь нет.

Мое сердце сильно бьется в груди, как баскетбольный мяч на площадке. Я скольжу пальцами дальше вниз, погружая кончик в скопившуюся лужу влаги. Я смущенно мокрая.

Облизнув губы, я погружаю два пальца внутрь, стон срывается с моих губ, когда мое тело охватывает наслаждение.

Глубокий, бездонный голос Зеда шепчет в моей голове обо всех грязных вещах, которые он прорычал мне на ухо. Все слова, от которых мое сердце замирает в груди.

Мое искупление станет твоим спасением.

Я была уверена, что он станет моим проклятием. Но в этот момент мне кажется, что я попала в рай.

Нирвану.

Как он и говорил, когда его язык погружался глубоко внутрь меня, как сейчас мои пальцы.

Я стону громче, крещендо нарастает, когда перед глазами мелькает образ Зеда, сидящего позади меня в машине, пирующего на мне — нет, пьющего из меня, как умирающий, лишенный воды.

Наслаждение нарастает, когда я провожу пальцами по своему клитору и растираю чувствительный бутон тугими кругами. Моя голова откидывается назад, а позвоночник изгибается. Издавая задыхающиеся стоны, я кружу клитор все быстрее и сильнее, пока почти не догоняю оргазм.

И наконец, я опрокидываюсь на край. Я громко вскрикиваю, выкрикивая имя Зеда, когда оргазм обрушивается на меня быстро и без угрызений совести. Он заканчивается прежде, чем я успеваю восстановить дыхание.

Опустившись на пол, я вздохнула, уголки моих губ нахмурились. Мое тело вялое и бескостное, но грудь — она все еще напряжена. Этот оргазм был лишь временной отсрочкой. И я понимаю, что тяжесть никуда не денется.

Сегодня мне просто… грустно.

Глава 39

Тень

— Вы едите мясо сырым? — спрашиваю я, глубокая нота моего тона разносится по столу. Все затихают.

— Ну, конечно же, нет! — Дэниел смеется над тем, что он, вероятно, считает глупым вопросом.

— Сначала нужно принести жертву. Потом мы пьем кровь и забираем ее…

— Мы не можем сначала позабавиться с ней? — Я прерываю его, мой голос становится глубже от разочарования. — Это половина удовольствия, брат.

Глаза смещаются, глядя друг на друга, ожидая реакции Дэниела на мои требования. Он смотрит на меня, на его лице легкая улыбка. Я поднимаю бровь, ожидая ответа.

Когда я отвечаю, Дэниел смеется, на его лице отражается приятное удивление. Мое лицо серьезно, глаза не отрываются от лица Дэниела.

Он первым разрывает зрительный контакт и смотрит туда, где слуга держит испуганную девочку.

— Приведите ее сюда.

Я откидываюсь в кресле, мои движения вялые и расслабленные. Внутри меня бушует война — поле битвы в моем нутре кровавое и злобное. Я хочу разрушить весь этот дом, разорвать на куски каждого больного человека, находящегося здесь, используя только руки и зубы.

Я покажу им, каково это — быть съеденным чудовищем.

Слуга торопит девочку, последовательно толкая ее вперед из-за того, что она упирается своими маленькими пятками. Она знает, что грядет что-то плохое.

Но она не знает, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы этого не случилось.

Когда девочка доходит до нас, моя рука вырывается, захватывая крошечное запястье девочки в свою ладонь. Ее широко раскрытые глаза смотрят на меня, и то, что я вижу в них, почти разрывает мое сердце. В ее глазах плещется печаль и страх. Это выражение, которое никогда не должно быть на лице ни одного ребенка.

— Как тебя зовут?

Дэн насмехается, но я не обращаю на него внимания.

— С-Сара, — тихо произносит она, голос у нее невнятный. Мне хочется бросить ее себе на грудь и убежать отсюда, но, думаю, мы оба знаем, что это невозможно.

— Сядь ко мне на колени, Сара, — твердо приказываю я.

Неохотно она слушается. Она опускает глаза, когда забирается ко мне на колени, но я не замечаю слез, выступивших на ее глазах перед этим.

Тошнотворное чувство усиливается, когда я помогаю ей подняться, удерживая ее тело у своих коленей одной рукой высоко на ее спине, а другой — на