Слава гнала викинга в море. Слава заставляла его на годы покидать родимый край. Слава заставляла его сражаться с первым встречным. Поэтому ученый араб Марвази, живший на рубеже XI–XII веков, в поучение своим соотечественникам с удивлением и некоторым недоумением писал об обитателях побережий Балтики:

«За страною йура (так Марвази называл венгров. — А. Н.) находятся береговые люди; они плавают в море без нужды и без цели, а лишь для прославления самих себя, что вот, мол, они достигли такого-то и такого-то места. Они — люди, находящиеся на крайней степени глупости и невежества. Вот едут они на кораблях по морю, и вот встретились два корабля. Привязывают их обоих моряки один к другому, обнажают мечи и сражаются. Кто остался победителем, тому и владеть обоими кораблями».

Ученый араб был прав. Именно так, цепляя крючьями и связывая корабли веревками борт о борт, шли викинги на абордаж, чтобы помериться силами и, уничтожив более слабую команду, захватить корабль. Именно так, чтобы показать свою отвагу и удаль, достигнуть пределов, которых до них никто не достигал, отправлялись скандинавы в плавание. Они обшаривали берега Европы, поднимались по рекам в глубину континента, совершали набеги на Ирландию и Испанию, через Гибралтар нашли путь в Средиземное море, где основали потом «королевство обеих Сицилий», и начали бесконечные войны, подточившие Византийскую империю. Так, сначала из удали, а потом уходя от власти нарождавшихся норвежских королей, пытавшихся подчинить себе свободных землевладельцев-бондов, норвежцы плыли в Исландию, в Гренландию и Америку…

Стоит напомнить, вероятно, что в основном среди викингов была молодежь от 15 до 25 лет от роду — буйная, неукротимая, еще не создавшая семью, только ищущая своего пути и своей удачи в жизни. Отсюда и все качества викингов — удаль, бесшабашность, презрение к смерти, гипертрофированное честолюбие, алчность и щедрость одновременно, неудержимый «зуд» в руках, тянущий в драку, предприимчивость…

Колония Эйрика Рыжего в Америке — точнее, на Ньюфаундленде — погибла при неизвестных обстоятельствах. Гренландские колонии в тяжелейших условиях просуществовали несколько веков. В Исландии потомки первых колонистов выжили, создав свою культуру, свое государство.

Одним из главных сокровищ исландской культуры стали саги.

О сагах известно и много и мало. Кто скажет, как слагалось первоначальное ядро саги и когда? Как оно обрастало «плотью»? Как видоизменялось с течением времени в устах рассказчиков и под пером переписчиков? Как соотносились саги с современной им иноязычной литературой? Что они заимствовали, что отдавали? Наконец, никто не может сказать, какое время отделяет ту или иную сагу от событий, о которых она рассказывает. В случае, когда сохранилось несколько списков одной саги, можно увидеть изменения, которые претерпел текст, выдвигать достаточно гипотетические предположения о причинах таких изменений, но единственной реальностью, с которой имеет дело исследователь, остается только сам текст. И лишь от исследователя зависит, насколько будет удачно его прочтение; что он сумеет извлечь из текста саги, а что останется закрытым за семью печатями…

В исторических сагах действуют реальные лица. Их существование и подвиги можно проверять по другим сагам, историческим документам, по географическим ориентирам и событиям всемирной истории, которые так или иначе нашли свое отражение в жизни героя. Главным источником о плаваниях и подвигах древних норвежцев стали исландские саги — если и не сложенные на далеком острове, то именно там отредактированные и записанные. Трезвый, практический ум скандинавов одновременно был чист и невинен, как у ребенка, будучи готов поверить в любые чудеса. И в то же время он оказывался гиперкритичен, когда речь заходила о людях реальных, известных, и о фактах, которые связаны с жизнью окружающих людей.

Многие исследователи скандинавской литературы именно поэтому относятся с недоверием к сагам как к историческому источнику. Саги представляются им исключительно произведениями художественного творчества, чем-то вроде нашей беллетристики. Современный исландский литературовед и историк Б. Торстейнссон со всей определенностью писал, что «каждый, кто хочет выяснить себе сущность исландских саг, причины их появления и оригинальность, должен понять, что они являются реалистической литературой определенного общественного строя… Они выдуманы, но повествование держится в тех рамках, которые не извращают представлений того времени о героической эпохе». Другими словами, Торстейнссон полагал, что саги так же соотносятся с действительностью, как романы Ю. Бондарева или В. Быкова — с событиями Отечественной войны, а производственные романы И. Герасимова — с развитием нашей послевоенной промышленности. Общий дух, быт, характеры, поступки — но не больше. Напрасно, стало быть, искать в них исторические факты, проверять по ним хронологию, находить отражение реальных событий, почти документальную запись разговоров и действительные причины тех или других поступков.

Но такой взгляд — крайность, уже преодоленная наукой.

Гораздо справедливее писал об исторических сагах крупнейший их советский исследователь А. Я. Гуревич, для которого Биармия так и осталась на берегах Белого моря. По его мнению, для исландцев периода становления и записи саг этот жанр литературы не был чисто историческим. «В сагах сочетались и переплетались правдивый — с точки зрения человека того времени — рассказ о прошлом с вымыслом, однако самый вымысел не воспринимался как таковой и должен был объяснять происшедшее. Точнее сказать, здесь имело место не слияние исторического и художественного повествования, а первичное единство, нерасчлененность их».

Замечание Гуревича относится не только к исторической королевской саге, но и к саге родовой, в которой надо было особенно точно излагать исторические ситуации и отношения действующих лиц, потому что такая сага в течение нескольких поколений служила своеобразным регулятором отношения родов и родственников друг с другом.

Переплетение исторической правды и вымысла в саге проистекало из того, что повествования о норвежских королях и подвигах норвежцев складывались и записывались далеко от места событий, в Исландии, порой спустя сто-двести лет после того, как эти события произошли. Но чтобы сага не стала сказкой, «лживой» сагой, сами события и имена участников бережно хранились в памяти исландцев. За всем этим стояла их личная история, история жизни их предков и родственников, история их владений, накопленных сокровищ, история множества других людей, с которыми через сагу ныне живущие ощущали свою кровную или дружескую связь.

Все больше и больше исландцы отрывались от своей прежней родины. Они забывали ее приметы, реальную географию, расстояния. Можно думать, что по этим причинам в XII–XIII веках исландцы с особой бережностью стали записывать свои семейные предания и рассказы о норвежской старине, составляя устные хроники, в которых было отведено место деяниям каждого из их предков. Видимо, этими же причинами объясняется и ограниченность кругозора исландских саг. Они повествуют о событиях на территории Норвегии, в Швеции, отчасти