о вечной жизни, и тоже хотели этого для себя. Если бы им приказали убить Бахари, они пошли бы и на это.

— О Старший Брат, — сказал в то утро Бахари, становясь на колени у моей повозки, так что я видел только его склонённую голову. — Прости мои прежние речи. Однажды, в Доме Песка и Золота, я говорил, что вечности достоин мудрый, и я верил в то, что мудр — о Старший Брат, я ошибался. Эти двое — не боги, во всяком случае, не женщина. Я видел её суть, и я помню старые сказки Тёмных Долин.

Он огляделся. Шумная ночь догорела вместе с кострами. Небо лишь едва начало светлеть, и все вокруг забылись в пьяном сне. От шатров доносился храп, и даже лёгкий и свежий ветер не мог унести запах вина.

Взгляд Бахари, внимательный и острый, скользнул по чёрным следам кострищ, по земле, где спали вповалку и его люди, и кочевники, сражённые вином. Он окинул шатры, где кто-то мог уже проснуться, но шатры всё же стояли слишком далеко, чтобы нас услышали.

Слова Бахари несли ему смерть, если бы о них узнали.

— О Старший Брат, — сказал он опять. — Я молю о твоей защите. Вы, старшие дети, всегда заботились о младших. Не откажи мне в помощи…

— Что я могу? — спросил я тогда. — Я не в силах двинуться. Не в силах защитить тебя от беды, которую ты сам на себя навлёк.

— Даже слово твоё — уже защита. Позволь мне остаться рядом. Я имею на это право, ведь ты, о мудрый, стал гостем в Доме Песка и Золота прежде, чем кочевники встретились с тобой…

— Ты хотел сказать, я принадлежу тебе?

По взгляду Бахари я понял, что угадал. В этом странном новом мире, где моему народу не стало места, я был лишь товаром, только вещью. Как низко я пал!

— Я никому не принадлежу, — сказал я.

Я бы его отослал. Мне не было дела до его страхов и боли, как и до того, что с ним станется, но я видел, как он смотрел на Нуру. Я знал людей, подобных Бахари. Есть те, что гордо гибнут на пути к цели, потому что для них существует один путь — и есть те, что сделают крюк, проползут, если нужно, по нечистотам, сменят десятки путей, но дойдут.

Теперь место подле Светлоликого заняла Нуру. Бахари не мог стать третьим. В этот вечер он утратил то, что ещё сулило ему защиту; его одурачили, и взгляд, с которым он следил за танцем, не понравился мне.

— Останься со мной, если думаешь, что это тебе поможет, — сказал я, не показывая, что этого хочу.

Он остался.

Порою я уходил мыслями к отцу, которого скоро увижу. Со страхом думал о братьях и сёстрах, боясь видений, что принесут мне новую боль. А после, будто мало мне было боли, я вспоминал свой город, чтобы он встал передо мной. Я смотрел на тёмные улицы. Я помнил каждый камень, уложенный мною, каждую плитку. Я узнавал их разбитыми, растёртыми в прах. Я узнавал деревья — прежде они цвели, а теперь иссохли. Я слушал беззвучное пение мёртвых птиц.

Я думал: тогда мы творили и знали радость. Сколько времён ушло с той поры? Когда я знал эту радость в последний раз? Что я делал кроме того, чтобы просто ходить по землям? Что я делал? Зачем я был нужен?

Казалось, Бахари не покидал места по мою правую руку. Я не мог сказать точно. Я велел им ехать вдоль горной гряды; им больше ничего не требовалось от меня, и я мог погрузиться в свою боль и свои грёзы.

— Отсюда я родом, — однажды негромко сказал Бахари. — Из Тёмных Долин. Это мои земли, и я не был здесь давно.

Он привстал, озираясь, и в лице его я видел то, что хорошо мог понять: радость от возвращения домой и печаль узнавания, потому что всё, что он помнил, казалось теперь другим или исчезло.

Мы ехали вдоль гор, без дороги. Я не заметил, когда мы съехали с неё, но припомнил, что тряска докучала мне уже давно. В этих землях меж горами и морем сам воздух казался другим, солёным и влажным, и деревья росли гуще, давая тень. Отсюда и пошло название Тёмных Долин.

Бахари не мог молчать. Сердце его говорило, и ему не было дела, что рядом только я да Йова, и что никто из нас не желал его слушать.

— Это моя земля, — сказал он другим, ещё не знакомым мне голосом. — Однажды я её покинул, и вернулся снова, когда был уже советником. Я вернулся посланником, устроил союз, объединивший земли. Дочь владетеля Тёмных Долин стала женой наместника — я устроил это, другим не удалось. Тех посланников, что были до меня, закопали в песок живыми, перед тем изломав им кости. Меня ждала та же судьба, если бы я вернулся с неудачей — но я вернулся с женой для наместника.

— Её отец, я помню, вскоре отправился к Великому Гончару, — подал голос Йова. — Слишком быстро, и так удобно, чтобы присоединить земли.

— Ты винишь меня? — с гневом, который и не думал скрывать, ответил Бахари. — Ты винишь меня? На то была воля Великого Гончара!

К своему удивлению, я увидел слёзы на его лице — быстрые слёзы, которых он не сумел сдержать. Он сам удивился и испугался, и, отвернувшись, умолк. Йова ничего не успел разглядеть.

Бахари молчал до предвечерней поры, когда мы остановились. Телеги выстроили полукругом, и загорелись костры, и шатры начали вырастать рядом с ними. Эта остановка обещала быть долгой. Припасы, которыми так щедро делился с нами городской глава в Ньяне, кончились, и теперь две телеги отправились к ближайшему поселению. С кочевниками уехали люди Бахари, но если он и думал передать с ними какую-то весть, то ему не дали.

Теперь он сидел на краю повозки, свесив одну ногу и положив руки и голову на другую, согнутую в колене, как не подобает советникам, и задумчиво сказал тем новым голосом — или давно забытым старым, — который я впервые услышал недавно:

— Бывает ли у тебя, о Старший Брат, что земли будят воспоминания? Всё моё счастье и всё моё горе — в этой земле. Я ушёл отсюда однажды, чтобы стать тем, кем стал. Всё ради одной цели.

Он даже не обернулся и не проверил, слушаю ли я. О, сколько раз мне изливали душу! — но прежде