Когда же хоронят функцию, прах номер такой-то, вес такой-то, всё вообще идёт по накатанной технической дорожке, гладкой, как рельсы в крематории, по которым гроб соскальзывает – вжик – в топку, проходит кремационные девяносто минут пламени, просыпается в сеялку-веялку раздробления крупных костных частей, и – распишитесь! – можете забирать два или три литра праха. Подставляйте урну.

Бернара Висковски кремировали на кладбище Пер-Лашез накануне, во вторник, и во второй половине дня в среду семья собиралась тихо прихоронить его в могилу матери в третьей части кладбища Монмартра. Устраивать церемонию прощания у закрытого гроба особого смысла не имело, а открыть было нельзя.

Похоронами занимался официально делегированный семьёй Вит Жюль, которому в институте судебной медицины, где раньше ему бывать не доводилось, без обиняков порекомендовали агентство ритуальных услуг, с которым сотрудничали. Далее, несколько придавленный mania granulosa смерти, он действовал по их инструкции: привезите костюм, выбранный гроб отметьте галочкой, нет, всего святого ради, без «окна»! Кремация без церемонии, к крематорию приезжайте со стольких-то до стольких-то.

Вчера они доставили сюда гроб, и Жюль помаялся рядом, в облицованном кафелем предбаннике, ожидая, когда служащие крематория увезут голый ящик на каталке, хромированные боковины которой больше всего напоминали конструкцию штопора «зигзаг».

Раскурив сигарету и стоя наполовину на улице, он боролся с желанием открыть крышку и последний раз взглянуть в лицо друга. Пока справлялся.

– В ночь, когда эта конченная сука подстрелила тебя огненным брандспойтом, у тебя дома с твоими детьми и твоей женщиной мы пили твоё вино. Удачное, кстати, в этот раз… Мы, знаешь, восстановили твои бред и шуточки, какие смогли вспомнить, о смерти и похоронах… Вот, что ты говорил:

«Нет, нет, не выношу насекомых: только кремация, могилы вообще надо запретить, если уж смерть нельзя». Это я вспомнил нашу рыбалку.

«Ну, моя идише-мама ни за что не позволила бы кремировать её, сказала бы: вы что, фашисты, что ли? Но лично я не против: поверь, всё в жизни надо попробовать». Припомнил Оззо.

«Моя бы воля, я бы развеялся там, где купается много голых женщин». Беке.

Всё ли я делаю верно, друг?

Жюль снова посмотрел на гроб, и, ткнув окурок в песок пепельницы, вошёл и решительно поднял крышку. И тут же проклял себя за это, резко вздёрнув полотно вверх, к зажмуренным глазам, как если бы хотел уткнуться в платок, а тот оказался деревянным.

– Виски, мальчик, ох ты ж бля, – сказал Жюль и заплакал, так же, согбенно, тихонько возвращая крышку на место.

Всё из-за этого сразу стало окончательно, неисправимо ужасным навсегда. И этот сиротский белёсый гроб с пеньковыми верёвками вместо ручек! Голый, без крестов-могендовидов-полумесяцев или ещё нахрен каких божков, просто дубовый чехол для сжигания… И там – он.

Жюль вытер глаза, с силой загрёб рукой лицо, рот, похрюкал туда, в ладонь, втягивая прихлынувшие сопли, оглянулся и быстро вынул из нагрудного кармана шикарный толстый маркер «Бульдог» с угловым прямоугольным наконечником 13 мм шириной. Не покрытая ни лаком, ни воском дубовая плоская крышка жадно впитывала чёрную тушь с сильным запахом ацетона: в присущей ему манере несколькими движениями Вит размашисто изобразил свой вариант рисунка Виски и лаконичная, уже как трафарет, графическая картинка с символом башни и привалившимся к ней голова к голове символом человечка теперь достойно, по мнению Жюля, персонифицировала кабину Виски в последний «рейс», пусть и всего на несколько минут. Во весь рост гроба по противоположной ему стороне, перегнувшись в полупоклоне, широким ребром маркера, он, на секунду усомнившись, мощно откаллиграфировал: IN PARIS WE TRUST.

Вышел чувак в похоронном костюме с профессиональной скорбью на лице и парни из агентства, с ними появился сотрудник полиции, в присутствии которого завинтили крышку. Все они без комментариев посмотрели на художества Вита, флик кивнул.

Берясь за ручки бесшумной каталки, мертвецких дел мастер спросил, точно нет кардиостимулятора, и Жюль, застеснявшись своего жеста, резко ответил:

– Я же поставил в вашей анкете прочерк.

– Адресат пепла – вы?

– Я – кто?

– Вы забираете урну?

– «Адресат пепла»… ага, это как раз я.

По дороге домой он гадал: столько тайн появилось у Виски – может, и кардиостимулятор?.. Не слишком ли пафосную каллиграффити я тебе зафигачил, друг? Может, надо было просто «IN WHISKEY WE TRUST»?

Позвонить бы сейчас тебе да спросить. Но вместо этого он оставил машину и пошёл выпить чего-нибудь кстати крепкого.

И вот теперь Жюль с горькой ухмылкой принял трёхлитровую урну с надписью «ВИСКИ» на ярлычке с именем и фамилией: старик, тебе бы понравилось, годы жизни выглядят, как годы выдержки. В машине его ждали Оззо и Зитц, прижавшиеся к дверцам каждый со своей стороны, когда он поставил урну между ними на заднем сиденье.

В воскресенье тему безрезультатно утрясали с младшей женой, неожиданно довольно истерично принявшей кончину давно оставившего её мужа и в категорической форме заявившей, что пепел будет, как и положено по закону, «во всей полноте» похоронен в могиле матери Виски, Софи Висковски: так постановили обе его последовательные жены.

Утешать мать Оззо и Зитц не входило в планы никого из них, и в собственной квартире, на дни до похорон превратившейся в зал ожидания, мадам Висковски-мл. теперь потерянно бродила, отвернув к стене единственную общую с виновником печального торжества огромную застеклённую фотографию, сделанную на заре их романа и отпечатанную для Виски самим автором, очень известным фотографом моды.

Чёрно-белая, крупнозернистая и ультраконтрастная: её длинные светлые волосы, как солнечный дождь, проливались на усмехающееся большелобое лицо, скрещивались с полосами его мимических и возрастных жёстких морщин и складок. Дело было на юге, они оба уже немного загорели, и этот крупный план заштрихованного счастья с пересвеченными выступами скул и резкими от бессонных ночей тенями в углах глаз и совпавших на изображении губ, запечатлел имеющееся у любой любовной истории начало, а её финал сейчас автоматически готовил еду.

За безмолвным ужином, где каждый был, как головка сыра под собственным стеклянным колпаком, она неожиданно спросила детей:

– А вы правда думали, что я не знаю про ваш «клуб любителей нездоровых завтраков»?

Так назывались утра, когда сын и дочь проводили выходные или каникулы у отца, пока не выросли и не стали встречаться с ним, если сами захотят и смогут. Сонных, их привозила мать, быстро трогавшая с места машину, чтобы не видеть, как из той же двери, в которую заходили дети, выходили какие-то девки, отец целовал и тех, и других, одних провожая, вторых встречая, что-то бодро спрашивал, и сама эта животная бодрость только что занимавшегося сексом с чужими самками папаши казалась оскорбительной.