потерявшими всю синеву и зияющими лишь красноватыми белками, вообще можно куда-то смотреть. Тело Врана тяжело привалилось к узкому стволу, рот приоткрыт, губы дёргаются, будто он пытается что-то сказать — дёргаются и руки, будто он пытается кого-то оттолкнуть, дёргаются и ноги, будто он пытается сделать шаг и от кого-то уйти — но у Врана не получается ничего. Трясётся его тело, трясётся его запрокинутая голова, трясутся конечности, трясутся губы и, кажется, даже глаза. Одна волна дрожи прокатывается по его телу — и тут же сменяется другой.

— Вран! — почти плачет Зима, почему-то не подходящая к нему и стоящая рядом с остальными. — Вран, Вран, ВРАН!..

Бая замирает на мгновение. Замирает и ветер за её спиной — Бае кажется, что он превращается в чьё-то дыхание, щекочущее её шею сзади.

Бае кажется, что она понимает, почему Зима не может подойти.

Бая вновь видит эти колебания воздуха. Воздух вокруг Врана рябит вовсе не ветром — какими-то тенями, очертаниями, едва уловимыми наваждениями, расплывающимися в тот же миг, как только ты попытаешься их разглядеть. Тени ложатся Врану на грудь, тени смыкаются на его горле, тени сжимают его руки — и гудят, гудят, гудят, как далёкий улей пчёл. Но это не совсем жужжание — скорее клокочущее рычание. Слабые, клокочущие звуки вырываются и изо рта Врана.

— Вран!.. — бессильно шепчет Зима — и замечает Баю.

И не говорит ничего — но в её глазах ясно читается: «Помоги».

Бая делает к Врану шаг.

Воздух тут же смыкается и вокруг неё — о, этот воздух, эти тени совсем не хотят, чтобы Бая шла дальше. Всё становится плотным, сопротивляющимся, удушающим, плывущим перед глазами, размывающимся в неопределённые очертания. Бая с трудом разбирает нужное дерево, Бая с трудом разбирает Врана рядом с ним. Баю толкают в грудь. Баю хватают за ноги. Баю тащат назад за волосы, вцепившись в них грубой, властной хваткой: нет. Нельзя. Ты здесь лишняя. Тебя сюда никто не звал. Мы тебя не пропустим.

Но Бая упрямо делает ещё один шаг. Снова. И снова. Бае чудится, что она ступает не по земле, а по воздуху, вязкому, как топь, что у её сапог нет опоры, а тело вот-вот беспомощно упадёт в несуществующие ноги этих туманных теней — что у неё вообще нет никакого тела и она никак не может им управлять. На мгновение Бая забывает, как шагать. На другое мгновение Бая забывает, как делать вдох. На третье мгновение Бая не понимает, идёт ли она вовсе…

Но то, что привело её сюда, — другой, мягкий, прохладный воздух, щекочущий ветер, смутно знакомое дыхание, складывающееся в смутно знакомые слова, — не покидает её. Бая чувствует его — запястье холодит невесомым прикосновением, пространство вокруг становится немного свободнее, и Бае удаётся шагнуть. Удаётся найти глазами Врана. Удаётся вдохнуть и потянуться пальцами к поясу. Удаётся…

— ВРАН!

Пояс смыкается у Врана на животе. Щёлкает пряжка — небольшая волчья морда собирается воедино. Бая забывает все нужные слова — да у неё бы всё равно не повернулся бы язык, чтобы их произнести. Кадык Врана прокатывается вверх-вниз. Синева его глаз возвращается на место. Вран смотрит на Баю — но едва ли её узнаёт. Воздух, помогший Бае дойти, окутывает их полностью, укрывает своей прохладной защитой, дразнит воспоминания своим старым-старым, совсем забытым Баей запахом — а потом исчезает вместе с тенями.

«ЗРЯ, — отчётливо слышит Бая их прощальный шёпот. — ЗРЯ, БАЯ С БЕЛЫХ БОЛОТ. ВСЁ БЫЛО БЫ ИНАЧЕ. ВСЁ БЫЛО БЫ НЕ ТАК».

Вран сползает по стволу на землю. Бая опускается вместе с ним — Баю качает, ведёт из стороны в сторону, Баю совсем не держат ноги. Сегодня Вран почему-то не в красной рубахе. Сегодня на нём… старая рубаха Веша?.. Бая рассеянно думает, что это странно. Бая рассеянно думает: неужели Зима за всё это время не смогла сшить им новые рубахи?..

Зима не заставляет себя ждать — Бая слышит, как она срывается со своего места, как торопливо подлетает к Врану. Не к Бае с Враном — только к Врану. В глазах Врана появляется узнавание. Вран продолжает смотреть на Баю, не откликаясь на крики Зимы.

— Вран! — Зима падает на колени сбоку, почти отталкивая от Врана Баю, хватается за его плечо. — Вран, пожалуйста… пожалуйста, скажи мне, что ты…

— Я вижу их, — хрипло говорит Вран.

— Я заметила, — так же хрипло отвечает Бая.

— Кого? — спрашивает Зима, умоляюще заглядывая Врану в глаза. — Кого ты видишь, Вран?

— А ты видела их? — спрашивает Вран у Баи.

— Нет.

— А… его?..

— Нет, — повторяет Бая. Вран медленно кивает. — Но он привёл меня сюда. Кто он, Вран?

Вран молчит.

— Отлично, — раздаётся голос Нерева откуда-то сзади. — Как раз то, что нам нужно. Прямо перед выходом.

— Успокойся, Нерев, — бесстрастно говорит Самбор.

— Успокоиться? Что мне им говорить? Что мне им придумывать? Как мне им это объяснять?

— Он объяснит всё сам.

— Он? Посмотри на него — ты думаешь, он в состоянии что-то объяснить? Мы дождёмся, что к следующему рассвету здесь не останется никого, Самбор. Мы дождёмся, что после его выкрутасов нам придётся идти на людей ввосьмером… нет, вшестером — Веш уже куда-то испарился, Жилка я тоже не видел с тех пор, как…

— Веш пошёл собирать травы.

— Да? От рассвета до рассвета? У нас не наберётся столько волков, сколько он соберёт этих трав. Белава уже сбежала. Жар ушёл ещё вчера. Где Явор? Где Ивица? Где…

— Замолчи, Нерев! — сердито рычит Зима, не оборачиваясь и тревожно обхватывая Врана уже не за плечи — за лицо. — Вран, всё же закончилось, верно? Всё же прошло, так ведь? Бая дала тебе этот пояс, и теперь никто не будет тебя беспокоить. Тебе нужно сказать что-нибудь всем остальным. Тебе нужно…

Вран морщится.

— Да, Бая дала ему этот пояс, — холодно говорит Бая. — Дала — но не дарила.

Зима наконец переводит взгляд на неё.

— Ему нужен этот пояс, — выплёвывает она презрительно — как будто это она сделала одолжение неблагодарной Бае, а не Бая — Врану. — Ты же пришла сюда, чтобы ему помочь? Спасибо — ты ему помогла. Дальше мы разберёмся сами. Ты сама отказалась к нам присоединиться. Можешь отдохнуть и уходить. У нас есть другие заботы, кроме выслушивания твоих острот. Ты нам здесь больше не нужна.

— Ох-х-х, — говорит то ли Зоран, то ли Горан.

— Зимка, ну ты куда опять полезла?

— Зимка, ну мы же тебе говорили…

Зима задыхается от бессилия и отчаяния — возможно, даже большего,