чем когда она выкрикивала имя Врана, неспособная сделать к нему и шаг. Бедное, запутавшееся, живущее в потерянном мире из своих несбыточных чаяний и самообмана дитя. Как и все они. Бая не может злиться на неё — Бая не может злиться ни на кого из них. Вран по-прежнему смотрит на Баю медленно оживающим взглядом. Врану нет никакого дела до того, что наговорила Бае Зима. Возможно, Вран даже её не слушал.

— Любовь бывает слепа, Зима, — мягко говорит Бая. — Но у нас всё ещё есть уши.

— Уходи, Зима, — говорит и Вран. Словно в горькое подтверждение её слов. — Пожалуйста. Уйди.

«Каким образом хоть кто-то из них может быть счастлив?» — спросил Сивер у Баи несколько дней назад.

Бая смотрит, как медленно, послушно, с болезненной покорностью поднимается с колен Зима, — и не знает ответа. Бая оглядывается через плечо на выдыхающего через нос Нерева, совсем затерявшегося в своей густой чёрной бороде, на равнодушного Самбора, всем своим видом стремящегося к Радею — но упускающего самое главное: улыбку. Радей всегда улыбался. Радей действительно всегда был счастлив и доволен своей судьбой — пусть он и не выбирал её сам.

Только Горан с Зораном, кажется, чувствуют себя здесь в своей тарелке — но это и неудивительно. Горану с Зораном нужно совсем немного: братское плечо, чтобы опереться, повод, чтобы посмеяться, и отсутствие ворчливых стариков, за которыми надо убирать горшки. Бая уверена, что поводов для веселья — в их понимании — у Горана с Зораном здесь предостаточно, а стариков здесь и не появится. Кроме, возможно, них самих. И Самбора с Неревом. И Зимы — несчастной старушки, так до последнего вздоха и продолжающей заглядывать в глаза Врану, плавая в тёмной, затягивающей мути своих неосуществимых надежд.

— Кто это был? — спрашивает Бая у Врана снова, когда Зима отходит к остальным — и они направляются к палаткам под усталое бормотание Нерева. — Кто пришёл за мной, Вран?

И Вран снова молчит.

— Я уйду, Вран, — твёрдо говорит Бая. — Я уйду, если ты не скажешь мне. Это твоё право — молчать. Но и моё право — уйти от тебя.

Вран продолжает молчать.

И Бая начинает подниматься.

И Бая задерживается взглядом на своём поясе у него на животе, и мелькает у Баи мысль снять его, стянуть, забрать вместе с серьгой, забрать вместе с последним напоминанием о себе, с последней надеждой, которой живёт и эта заблудшая душа, — но у Баи не поднимается рука.

Бая выпрямляется и отворачивается от Врана. Бая делает шаг в сторону палаток, встречается случайным взглядом с чьими-то любопытными тёмными глазами, мгновенно скрывающимися за пёстрым навесом — и Бая слышит голос Врана:

— Солн.

Солн…

Бая продолжает стоять, глядя на этот навес. Бая узнаёт в нём несколько старых, распоротых рубах и штанов из своего племени.

Как Бая могла не узнать Солна?

Наверное, он сам не хотел, чтобы она его узнавала.

— Ты видишь Солна, — говорит она, как будто обращаясь к палатке.

— Я вижу Солна, — повторяет за ней Вран.

Из палатки доносится едва слышный шёпот. Знают ли те, кто там находится, кто такой этот Солн с Белых болот? Сколько лет им было, когда Солна объявили погибшим на том собрании? Что они думают, услышав его имя?

Бая пытается вздохнуть — и её грудь вдруг опять забывает, как дышать. Запах. Смех. «Малышка».

Солн ничуть не удивился, когда Лесьяра назначила его старшим у Врана. Временами Лесьяра слишком увлекалась этим — раздачей не слишком приятных поручений тем, кто ей не угодил. Лесьяра, что бы кто ни говорил, была не самой совершенной главой племени. Солн порой шутил, что они с сестрой перепутали время рождения — Ясна, мягкая, мудрая, лукавая, умеющая находить со всеми общий язык Ясна подошла бы на это место гораздо лучше.

«А, может, я просто слишком сильно в неё влюблён, — задумчиво добавлял Солн. — Ах, любовь, любовь, слепящая любовь…»

«Что ж, из него может выйти толк, — сказал Солн Бае столь же задумчиво после первой встречи с Враном. — А может и не выйти. Да, я бы поставил на то, что ничего из него не выйдет. Но тебя ведь это не волнует, верно, малышка? Ах, любовь, любовь, слепящая любовь…»

— Значит, он не в вечном лесу? — негромко спрашивает Бая.

— Похоже, что так.

Двенадцать лет. Двенадцать лет прошло со смерти Солна — двенадцать лет с того мига, когда он должен был воссоединится с Ясной. А Солн всё это время был здесь. Видимо — с Враном. Видимо — не просто так.

— И почему же? — спрашивает Бая, поворачиваясь к Врану.

В темноте ночного леса и в тёмной рубахе Веша Вран сам кажется тенью — усталой и бесплотной, совсем не самодовольной, совсем не готовой обрушиться самоуверенным смерчем на людскую деревню.

Ночь сняла с него вызывающий красный, которым он так упорно прикрывался. Ночь сняла с него всю надменность, всю спесь, всю насмешку синих-синих глаз на худом, повзрослевшем лице. Ночь готова была убить его, унести туда, где он никогда бы не увидел ни солнца, ни рассвета — но Солн помешал этому руками Баи.

— Кажется, это уже слишком много правды для одного раза, красавица, — слабо усмехается Вран.

И почему-то Баю совсем не задевает это «красавица». Почему-то Бае не хочется сказать Врану: нет, Ворон из Сухолесья, это время прошло. Теперь я для тебя просто «Бая» — и никак иначе.

— Кажется, ты пока не умер от неё, — замечает она, возвращаясь обратно — и замирая над Враном. Сесть рядом или не сесть? Сесть или не сесть?

— Ну, это пока, — усмехается Вран чуть шире. — Неужели ты хочешь потерять меня сразу после того, как спасла?

— Я уже потеряла тебя, Вран из Сухолесья, — отвечает Бая, всё-таки опускаясь перед ним. — А ты потерял меня. Я просто занимаюсь сейчас тем же, чем и все вы — пытаюсь ухватить то, что ускользнуло от меня много лет назад. Кажется, это заразно.

— Но, похоже, ты не сдаёшься, — замечает Вран.

— Возможно, — говорит Бая.

Вран всё ещё тяжело дышит — иногда его глаза мечутся на малейший звук со стороны, на шорох палатки, на лёгкое покашливание за грубо сшитой тканью. Бая знает — Вран беспокоится не о навостривших уши соплеменниках, наверняка прислушивающихся к каждому их слову. Пальцы Врана лежат на поясе, то и дело сжимая его: Вран ожидает возвращения теней. И ничего не может поделать с этим ожиданием.

— Я сделал кое-что очень плохое, — вдруг говорит Вран.

— Да, я догадалась, — говорит