Тем временем прибыла избранная ею для сына невеста, которая была настоящая чума, черная оспа, гарпия, мрачная туча, нос свиным пятачком, морда как у дикого зверя, страшная, сморщенная, шершавая, как камень, которая, украсившись тысячей цветов и гирлянд, была похожа на новооткрытую таверну. Будущая свекровь приготовила для нее великое пиршество и, задумав недоброе, накрыла стол рядом с колодцем. За него она усадила семь дочерей, каждую с факелом в руках, а Парметеллу посадила на край колодца, с намерением, когда ее сморит дремота, столкнуть вниз.

Итак, пока шел пир и начинала уже разогреваться кровь в жилах, Гром-и-молния, насупленный, как новобрачная, которую выдали замуж неволей, тихо сказал Парметелле: «Скажи, предательница, любишь ты меня?» И она отвечала: «До самой крыши и еще выше!» И он сказал ей: «Коли любишь, поцелуй меня». А она в ответ: «Боже меня спаси, этому не бывать. Вон та красавица, что сидит рядом с тобой, — пусть Небо вас сохранит на сто лет, подаст вам доброго здравия и сынков-наследников!» И невеста подхватила: «Ха-ха, сразу видать, что ты недотепа, чтоб мне сто лет прожить! Кобенишься разок поцеловать такого красивого парня, а я-то за два печеных каштана пастуху всю себя исцеловать давала!»

Жених, услышав эту приятную новость, изменился в лице, надулся, как жаба, и кусок застрял у него в горле; однако втянул живот, приободрился и проглотил этот орешек, с мыслью записать это в счетную книгу и впоследствии сравнять дебет с кредитом. И после ужина распрощался с матушкой и сестрами, а сам остался с невестой и с Парметеллой, собираясь идти в опочивальню. И когда Парметелла, как служанка, снимала у него с ног туфли, сказал жене: «Жена, видала ты, как эта зазнайка отказалась меня поцеловать?» «Вот уж сглупила она, — откликнулась жена, — что упустила поцеловать такого красавчика. То ли дело я: за два печеных каштана вдосталь намиловалась с пастухом!»

Гром-и-молния не в силах был больше терпеть, ибо вместе с молниями отвращения от невесты и громом ее поступков в нос ему ударила горчица, и он выхватил кинжал и зарезал ее на месте, а затем, выкопав в погребе яму, зарыл ее там. После этого, обняв Парметеллу, он сказал ей: «Ты — радость моя, ты — цвет женщин и зеркало чести! Теперь смотри на меня сколько хочешь, дай мне руку, подставь личико моим поцелуям, прижмись к моему сердцу, ибо я хочу быть твоим, доколе стоит мир!»

И с этими словами они возлегли на ложе — и оставались там, исполняя сказанное в «Gaudeamus» до того часа, когда Солнце, выпустив огненных коней из конюшни вод, погнало их на выпас в поля, засеянные Зарею. И тут вошла орка, неся, по обычаю, свежие яйца, чтобы подкрепить новобрачных и поздравить их словами: «Блажен, иже берет супругу и приемлет свекруху!» — и не могла поверить глазам, видя Парметеллу в объятиях сына. И, услышав от них, как было дело, помчалась, как вихрь, к сестрице, чтобы вместе рассудить, как вынуть из глаза эту ненавистную соринку, от которой не захотел избавить ее сын.

Но тут ей пришлось узнать, что от горя о сожженной дочери сестра бросилась в печку, так что зловоние от гари пропитало всю округу; и бешенство орки было столь неистовым, что, превратившись в барана, она билась головой об стену, покуда мозги не вылетели вон. А Гром-и-молния закрепил мир между Парметеллой и золовками, так что с тех пор они жили в счастье и довольстве, познав на опыте верность сказанного:

кто упорен — побеждает.

Талию, умершую из-за льняной кострицы[586], оставляют во дворце, куда попадает некий король, от которого она рождает двух детей. Ревнивой жене короля удается заполучить детей в руки, и она повелевает их приготовить и дать в пищу их отцу, а Талию сжечь огнем; но повар спасает детей, а Талию король освобождает, бросив жену в тот костер, который она разожгла для Талии

История с орками могла бы пробудить долю сочувствия к но вызвала только удовлетворение; все были рады, что приключения Парметеллы кончились гораздо лучше, чем можно было думать. Теперь пришла очередь рассказывать Поппе, и она, занеся ногу в стремя, начала:

Жил некогда государь, который, когда у него родилась дочь по имени Талия, созвал мудрецов и предсказателей со всего государства, чтобы они определили ее судьбу. И те, после долгих и разнообразных совещаний, пришли к заключению, что она подвергнется тяжкой опасности из-за льняной кострицы. Тогда король запретил вносить во дворец льняную пряжу, коноплю и что-либо подобное, надеясь избежать предсказанного бедствия.

Но когда Талия подросла, однажды, стоя у окна, она увидела старушку, которая пряла на ходу. И поскольку она никогда не видала ни кудели, ни веретена и все крутящееся ее очень забавляло, в ней до того разгорелось любопытство, что она призвала старушку во дворец и, взяв кудель, стала тянуть нитку. И тут, к несчастью, забился ей под ноготь кусочек кострицы, от чего она упала замертво.

Старушка, видя, что случилось, в страхе сбежала вниз по лестнице. А бедный отец, получив весть о приключившемся горе и оплатив бочкой пролитых слёз это ведро асприньо[587], упокоил свою дочь в том же дворце, оставив ее сидящей на бархатном троне, под парчовым балдахином, и, заперши двери, покинул навсегда это место непереносимой скорби, чтобы не видеть более ни единого знака, напоминающего о постигшем его несчастье.

Но спустя некоторое время у одного короля, когда он ехал на охоту, сокол слетел с руки и залетел в окно того дворца; и, поскольку он не возвращался на зов, король принялся стучать в ворота, думая, что во дворце кто-то живет. Так он долго стучал без успеха, а затем принес лестницу, с которой собирали виноград, решив забраться внутрь и посмотреть, что там внутри. И когда поднялся и прошел по всему дворцу, похолодел как мумия, не видя ни души живой.

Наконец вошел он в ту комнату, где находилась Талия, неподвижная, будто заколдованная. Увидев ее и думая, что она спит, король стал ее звать; но как ни кричал, как ни трогал ее, она не просыпалась. Тогда он, воспламененный ее красотой, снял ее с трона, отнес на руках на ложе, где сорвал плоды любви, после чего, оставив ее по-прежнему спящей, вернулся в свое королевство и в течение долгого времени не вспоминал об этом случае.

А она по прошествии девяти месяцев произвела на свет двойню — мальчика и девочку, которые были точно пара золотых подвесок с драгоценными камнями. И две феи, появившиеся во дворце, заботились о них, подкладывая для кормления к матушкиным сисечкам. И однажды, желая пососать молока и не находя сосок, младенцы присосались к ее пальцу и так сосали, что кусочек кострицы вышел из-под ногтя. И тогда Талия пробудилась, будто от тяжкого сна, и, увидев рядом с собой два чудесных создания, дала им грудь, и привязалась к ним больше, чем к самой жизни.