И пока она так жила, не зная и не помня, что с ней было, как она оказалась во дворце с двумя младенцами, не видя того, кто приносил ей пищу, король вспомнил о Талии и под предлогом охоты поехал найти ее; и нашел ее не спящей, с двумя расписными яичками красоты, и обрадовался до безумия. Он рассказал Талии, кто он такой и как было дело между ними, и они заключили между собой договор о дружбе и вечном союзе; пробыв рядом с Талией несколько дней, он затем попрощался с ней, дав обещание вернуться и взять ее с собой, а сам поехал в свою страну, то и дело повторяя имена Талии и младенцев, так что и когда он ел, на устах у него были Талия, Солнце и Луна (такие имена он дал своим чадам), и на ложе сна звал по именам то детей, то их матушку.

Жена короля, у которой еще во время долгой охоты мужа возникло подозрение, теперь, беспрестанно слыша имена Талии, Солнца и Луны, впала в жар — иной, чем бывает от солнечного удара. И позвав секретаря, она сказала ему: «Слушай-ка, приятель, ты оказался между Сциллой и Харибдой, между косяком и дверью, между дубинкой и решеткой. Коль откроешь мне, с кем спутался мой муженек, золотом тебя осыплю; а будешь таить — оставлю ни живым ни мертвым».

И приятель, с одной стороны, оглушенный угрозой, с другой, насаженный на вертел корысти, которая всегда завязывает глаза чести, возмущает воду справедливости, сбивает подковы с ног верности, рассказал ей все по порядку, хлеб называя хлебом, а вино — вином[588]; после чего королева послала его от имени короля сказать Талии, будто он весьма жаждет видеть обоих малышей. И Талия с великой радостью послала детей к их отцу. А королева, эта душа Медеи, приказала повару их зарезать и, поджарив со всякими соусами и приправами, подать на стол несчастному мужу.

Но повар, человек сердобольный, увидев два этих золотых яблочка, пожалел их и сказал своей жене, чтобы спрятала их в тайном месте, а вместо них приготовил двух козлят с сотней разнообразных подливок.

И когда пришел король, королева с великим удовольствием велела внести блюда. И король принялся за еду; и, когда ел, то и дело нахваливая: «Ах, до чего же вкусный кусочек, клянусь жизнью Ланфузы![589] А как бесподобен вот этот, клянусь душой моего дедушки!» — она каждый раз отвечала ему: «Ешь на здоровье! Ты ведь ешь свое». Дважды или трижды король пропустил эту припевку мимо ушей, но затем, слыша, что песня затягивается, сказал: «Я хорошо знаю, что ем свое, так как ты ничего твоего не принесла в этот дом!» И, встав из-за стола в раздражении, пошел прогуляться неподалеку, чтобы развеять гнев.

Тем временем королева, не удовлетворившись тем, что уже сделала, кликнула секретаря и послала призвать Талию под тем предлогом, что ее ожидает король. И Талия, наскоро собравшись, выехала с горячим желанием увидеть светильники своих очей, не зная, что ее ожидает пламя. И когда она прибыла во дворец и стала перед королевой, та, с лицом Нерона, вся налившись змеиным ядом, прошипела: «Добро пожаловать, госпожа Троккола![590] Это ты, прекрасная рвань, белена, которой объелся мой муж? Это ты, щенная сука, имя которой проело мне все виски? Добро пожаловать, ты пришла в чистилище, где я сполна вычту с тебя весь ущерб, что потерпела!»

Слыша это, Талия стала оправдываться, что на ней нет вины, что муж королевы овладел ее огородиком, когда она спала. Но королева, не желая слушать оправданий, повелела запалить тут же во дворе большой костер и бросить в него Талию. Талия, видя, что дело для нее оборачивается худо, упала перед королевой на колени, умоляя дать ей хотя бы время снять с себя дорогие одежды, в которые была одета. И королева, не столько из жалости к несчастной, сколько из желания заполучить платья, расшитые золотом и жемчугом, сказала: «Разденься, разрешаю».

Талия начала раздеваться, и на каждое одеяние, что снимала с себя, издавала жалостные вопли; и, после того как сняла с себя верхнее платье, тунику и корсет, снимая нижнюю юбку, вскричала последний раз; и, когда ее уже волокли, чтобы нажечь из нее золы для стирки штанов Харона, в эту самую минуту вошел король и, увидев такое зрелище, повелел объяснить, что здесь происходит. На вопрос о детях он услышал от жены, упрекавшей его за измену, как она дала ему полакомиться ими.

Услышав это, бедный король в крайнем отчаянии воскликнул: «Так значит, я стал волком-оборотнем для собственных моих ягняток! И как мои жилы не распознали ручейков, в которых текла моя собственная кровь? Ах, потурченка-отступница[591], до какого зверства ты себя довела! Но теперь и ты станешь удобрением для капусты, и твою тиранскую рожу не придется посылать в Колизей[592] на покаяние!»

И он приказал бросить королеву в костер, что она разожгла для Талии, а вместе с ней и секретаря, ставшего рукояткой этой мерзкой затеи и ткачом этой скверной ткани. А когда он собирался послать туда же и повара, о котором думал, что тот искрошил его детей, повар, припав к его ногам, стал говорить: «Поистине, государь, моя многолетняя служба тебе заслуживает иной пенсии, чем горящие угли, иной подпоры в старости, чем столб за спиной, иных увеселений, чем трещать и обугливаться в костре, иной чести, чем смешать пепел повара с пеплом королевы! Невеликий подарок за то, что я сохранил живыми твоих детей вопреки песьей желчи, которая хотела их убить, чтобы вернуть твоему телу то, что было частью этого тела!»

Король, услышав эти слова, сам будто очутился вне тела: ему казалось, что он видит сон, ибо не в силах был поверить тому, что слышали его уши. Наклонившись к повару, он сказал: «Если правда, что ты спас моих детей, то клянусь, вместо работы с вертелами я приставлю тебя к кухне моего сердца, и ты будешь вертеть как тебе угодно не куски над огнем, но мои собственные желания; я дам тебе такую награду, что ты прослывешь счастливцем перед всем миром».