Про светлое завтра, про то, что нужно потерпеть, про неизбежную победу коммунизма, про то, что наши близко. Эта комиссарская привычка рвать рубаху на груди и хвататься за маузер еще долго преследовала меня даже в благополучные годы работы в «Невском времени». Так что мой заместитель Миронов Андрей неоднократно во время совещания удивленно останавливал мое истеричное красноречие:

– Да вы чего? Не кричите. Сделаем все, не беспокойтесь.

И в дальнейшем, видя, что я закипаю, предупреждал:

– Не надо комиссарить. Все сделаем, как надо.

Нет худа без добра. В профессии не заладилось, зато проснулся интерес к подлинному творчеству.

Я вновь почувствовал тягу к подвигам. В «Вечерке» я вновь сел за роман (мой размерчик!), который назывался «Дитя во времени».

«Дитя» я напечатал за собственные деньги. Может быть поэтому, а может быть, и вполне искренне, издатели и печатники роман нахваливали. Писал я его прямо на работе, в своем кабинете, и часто любопытные могли слышать, как из-за двери раздавался вопль восторга, похожий на индейский боевой клич – это я поймал вдохновение, которое было похоже на алкогольную эйфорию. Писал я о своей юности, о своей Народной улице, о первой любви и дописался до того, что сбросил с плеч четверть века и влюбился в свою героиню, как мальчишка! Мы целовались с ней в ее квартире, гуляли по майскому лесу, встречали закат на изумрудном поле и возвращаться из этого дивного мира в редакцию категорически не хотелось. Гордая черноокая красавица Вика – ты оказалась живей многих реальных воспоминаний. Как Господь Бог, я сотворил тебя своим воображением и любовью, вызвал тебя из небытия, сделал бессмертной… Кто испытал эти чувства, тот обречен быть инакомыслящим в кругу своих коллег и товарищей, чудаком, пришельцем, мечтателем не от мира сего, потому как имеет ключи к прочим мирам – и кто сказал, что они не реальны?! Плюньте им в лицо, как говаривал старина Гоголь, «врут бисовы дети»: реальны! Как в высшей степени реальна мысль, способная изменить человечество.

Увы, зачем-то я придумал Вике трагический конец. Заигрался в литературу. Чуть не убил ее. В самую последнюю минуту укутал финал тайной. Прости, Вика.

Как хорошо, как вольно, как сладостно играть с воображением! Мы воображаем всегда и везде. Хаотично, бессмысленно, нерезультативно. А ведь стоит направить эту стихию в русло, как воды могучей реки к мощным турбинам, и творческая энергия начинает творить чудеса! Весь мир освещается и обогревается этой энергией. Мы не задумываемся об этом. Нам кажется, что обогревают только батареи, а освещают электрические лампочки. Но изымите из мира несколько десятков святых, сотню-другую гениев, пару тысяч талантов и человечество будет блуждать в потемках шоу-бизнеса, ежась от холода и страха.

Желаю всем, кто чувствует в себе творческую силу, безрассудной отваги. Не верьте начальникам, не верьте телевизору, не верьте завистникам и подлецам, которые улыбаются вам в лицо…. Улыбаешься, гад?! Тогда получи! Кованным ботинком по яйцам, а потом коленом в зубы. И – за письменный стол. Или в храм искусства. А лучше всего в настоящий храм.

Времени чертовски мало. Китыч, бывающий трезвым дней пятьдесят в году, презирающий медицину, врачей и таблетки, считающий здоровый образ жизни блажью трусливых интеллигентов, как-то поутру встал перед трюмо, открыл рот и увидел, что половина зубов куда-то исчезла. Куда-то исчезла и половина жизни – и он не мог, как ни пытался, вспомнить куда. Вроде бы еще вчера пришел из армии, пили с Мишкой водку, горькая была водка, дрался с кем-то, лежал связанный в милиции, крутил баранку «ЕрАза», а потом, как у бессмертного Гоголя – не помнит Петрусь ничего. Сидит перед зеркалом, оброс, почернел, одичал… Силиться вспомнить, куда заныкал годы – нет, никак! И скрежещет зубами и вскакивает с места и бегает по комнате, бормоча ругательства. А впереди что-то страшное надвигается и по ночам бесовская рожа Басаврюка встает перед глазами и ухмыляется, значительно поводя усами…

Чур, чур, чур!

«Дитя…» гуляет в интернете под псевдонимом Артура Болен. И не пытайтесь понять, откуда взялось это имя и фамилия. «Оттуда». Приказ есть приказ, Артур, так Артур.

Денег Артур не заработал, но читатели благодарят. Их уже несколько тысяч. Рецензенты, как водится, ругают. Цензура пока молчит.

Как в свое время Церковь была последним бастионом, который так и не смогли взять большевики, литература остается ныне последней цитаделью, которую не одолел еще шоу-бизнес. Преимущество литературы в том, что она не нуждается в больших материальных затратах. Довольно обыкновенного компьютера, интернета и неистребимого желания писателя «сделать ЭТО». Отсутствие денег – некая гарантия, что творчество будет подлинно искренним. Делая изначальную ставку на успех и деньги, писатель невольно переходит в разряд шоуменов. Трудно сохранить дар, если угождаешь толпе. Невозможно. Толпа сожрет любой талант и не подавится.

В «Вечерке» я перешагнул 40-летний рубеж. Говорят, что рубеж серьезный. Это правда. Конечно, каждый переживает этот рубеж по-своему. Я потерял некоторую беспечность. Я всегда комфортно чувствовал себя в роли пацана с улицы Народной и немножко растерялся, когда понял, что это уже неумно. В тридцать с гаком еще уместно. Уместно быть шалопаем, милым простецом, легкомысленным обаяшкой, которому прощается наивный эгоизм, бабником, который еще не наигрался, честолюбцем, который еще не ожесточил свое сердце – славный малый, одним словом, а если еще умный и симпатичный, то баловень судьбы.

В сорок, вы – зрелый муж. Извините, но ваши легкомысленные замашки дурно пахнут, а запоздалое «пацанство» просто неуместно. Возьмите себя в руки и займитесь делом.

Мир ровесников становится скучным. Куда-то уходит искренность, непосредственность становится смешной. Словно взрослый пес, мужчина перестает радостно вилять хвостом и тявкать от избытка чувств. Взгляд его становится суров, а речи исполнены унылого практицизма. Надо подстраиваться, иначе начнут коситься. К тому же растет живот и начинается одышка.

К этому возрасту успешные уже окончательно размежевываются с неудачниками и чураются их; неудачники злятся, завидуют и злословят. Взрослый советский мир был, конечно, гуманнее. Задавались барыги и известные артисты. Секретарям обкома и генералам было не положено, хотя они, бывало, и важничали на публику, изображая трудяг на благо народа. При желании их всегда можно было упрекнуть в чванстве (было еще комчванство, но этих осуждала уже партия по политической линии). Коммунистическая мораль была четко и научно обоснованно (!) сформулирована научными сотрудниками университета марксизма-ленинизма и утверждена в ЦК. Это вам не кот чихнул. Можно было, конечно, и не соблюдать, но это до поры до времени, пока не найдется кто-то из завистников и не сделает партийную предъяву –