– Насколько мне известно, никаких записей, касающихся этого портрета, не существует, – сказал он, пригласив Джин в свой кабинет и угостив чаем, обладавшим необычным терпким вкусом и заваренным не из пакетиков, а из серебряного ситечка – отдельного для каждой чашечки. – Поэтому я не могу сказать, как он попал в наш музей. Вероятнее всего, это был чей-то посмертный дар.

Брюс Каудор, майор в отставке, был невысок ростом, но выглядел весьма представительно благодаря безупречному костюму и круглому, пышущему здоровьем лицу.

– Меня также интересует корреспонденция Ловелла…

– Уверяю вас – нас тоже, но увы…

– Неужели у вас ничего нет?! – поразилась Джин.

Казначей покачал головой.

– Либо доктор Ловелл не любил писать, либо его письма погибли… или осели в какой-нибудь частной коллекции. – Он вздохнул. – Это, разумеется, большая потеря. Стыдно сказать, но мы до сих пор почти ничего не знаем о его африканской поездке.

– И об эдинбургском периоде тоже, насколько мне известно.

Брюс Каудор наклонил голову.

– Пожалуй, вы правы. Кстати, Ловелл похоронен в Эдинбурге, но его могила вас, вероятно, не слишком интересует?

– Отчего же?… А где она?

– На Колтонском кладбище, неподалеку от могилы Дэвида Юма.

– Что ж, я непременно на нее взгляну.

– Простите, что ничем не смог вам помочь. – Он ненадолго задумался, потом лицо его просияло. – Говорят, у профессора Девлина есть стол, сделанный Ловеллом.

– Да, он упоминал об этом, но нигде в источниках я не нашла упоминаний об увлечении Ловелла столярными работами.

– Да нет, я уверен, что об этом где-то говорится, я же сам читал!… – Но как майор ни старался, он так и не смог припомнить, что и где он читал о странном хобби хирурга.

Вечером того же дня Джин сидела с Ребусом в своей квартире в Портобелло. Они ели купленные в китайском ресторанчике блюда и запивали она – холодным «Шардонэ», он – бутылочным пивом. Играла музыка – Ник Джейк, Дженис Айан и «Пинк флойд». Разговаривали мало. Ребус, казалось, с головой ушел в собственные мысли, но Джин не возражала. После еды они пошли прогуляться по набережной, которую в этот час оккупировали подростки на скейтбордах. Одеждой они напоминали американских мальчишек, но говорили как коренные портобельцы, бранясь через каждое слово. В конце набережной Ребус и Джин обнаружили еще один магазин, который, несмотря на поздний час, бойко торговал сосисками, чипсами и курицей, распространяя с детства знакомый обоим запах уксуса и горячего жира. Говорили они по-прежнему мало, но так же вели себя и другие парочки, попадавшиеся им по пути: сдержанность была в характере эдинбуржцев. Некоторые объясняли ее влиянием церкви и таких фигур, как Джон Нокс (Ребус слышал, что приезжие называют город Форт-Нокс[22]), но Джин считала, что это связано, скорее, с географическим положением города, который рос на угрюмых, скалистых холмах, под темным северным небом, день за днем противостоя налетавшим с Северного моря резким ветрам, с воем и свистом проносившимся по узким, как ущелья, извилистым улочкам. Действительно, большинство людей, впервые попавших в Эдинбург, сразу чувствовали, как город подавляет их, буквально пригибая к земле, словно тяжкий груз. Джин испытывала это чуть не каждый раз, когда приезжала в Эдинбург из своего Портобелло. «Хмурый, покрытый синяками и шрамами город, который стремится наставить синяков тебе» – так она описала свои ощущения.

Ребус тоже думал об Эдинбурге. Где он поселится, когда продаст квартиру? Где будет его новый дом? Какой район нравится ему больше других? Портобелло был сам по себе не плох; во всяком случае, здесь он чувствовал себя относительно спокойно, но ведь ничто не мешало ему обосноваться южнее или восточнее Эдинбурга. Некоторые из его коллег ездили на работу аж из Линлитгоу и Фолкерка, но Ребус не был готов к тому, чтобы ежедневно проделывать такие концы. Нет, Портобелло, пожалуй, был лучшим из возможных вариантов, но оставалась еще одна проблема: все время, пока они шли по набережной, Ребус косился в сторону пляжа, словно ожидал увидеть на песке еще один маленький гробик, подобный тому, что нашли на побережье близ Нэрна. Как избавиться от этого, Ребус не знал, ведь, куда бы он ни поехал, его память всюду будет окрашивать окружающее мрачными красками.

Но чаще всего Ребус все же думал о гробике из Фоллза. Старый мастер Патулло утверждал, что он почти наверняка был сделан другим человеком – не тем, который изготовил первые четыре. Но если убийца действительно умен, размышлял Ребус, разве не постарался бы он изменить свои приемы и воспользоваться другим инструментом, чтобы сбить полицию со следа или заманить на ложный?…

Вот, черт, снова он за свое!… Снова и снова он возвращается к одним и тем же мыслям, которые кружатся в голове и никак не хотят отпустить.

Ребус сел на волнолом, и Джин спросила, что случилось.

– Ничего, просто голова болит, – уклончиво ответил он.

– Я думала, головная боль – это чисто женская прерогатива. – Джин улыбалась, но Ребус видел, что она расстроилась.

– Наверное, мне лучше уехать, – сказал он. – Сегодня из меня паршивый собеседник.

– Не хочешь это обсудить?

Ребус поднял голову и встретился с ней взглядом. Несколько секунд Джин оставалась серьезной, потом не сдержалась и фыркнула.

– Извини, я задала дурацкий вопрос. Ты суровый шотландский мужчина и, конечно, не захочешь говорить о причинах своего дурного настроения.

– Дело не в этом, Джин. Просто… – Ребус пожал плечами. – Быть может, мне действительно пора показаться психотерапевту.

Он пытался шутить, и Джин решила, что не станет ни на чем настаивать.

– Идем назад, – предложила она. – Все равно становится слишком холодно.

На обратном пути она взяла его под руку.

Во вторник заместитель начальника полиции Колин Карсвелл прибыл в Гэйфилдский участок, «дыша угрозами и убийством» в буквальном смысле слова. Он был вне себя. День начался с того, что на него наорал Джон Бальфур. Не меньший ущерб нанес его самолюбию бальфуровский адвокат, и хотя в отличие от своего патрона он даже не повысил голос, его обдуманные и взвешенные слова ранили, словно отточенные мечи. После разговора с этой парочкой Колин Карсвелл чувствовал себя незаслуженно обиженным и жаждал мщения… тем более что начальник полиции дал ему понять, что ни в коем случае не намерен подвергать опасности свое положение. Иными словами, всю эту кучу дерьма Карсвеллу предстояло разгребать самому, и вчера он действительно попытался что-то сделать, но лишь убедился – это все равно что убирать обломки небоскреба с помощью мусорного совка и пинцета.

Лучшие умы из службы надзирающего прокурора тщательно обсудили возникшую проблему и с неприятной прямотой (они совершенно недвусмысленно дали Карсвеллу понять, что их этот вопрос ни с какого края не задевает) вынесли вердикт: шансов задержать статью Холли практически нет. В конце концов, никто не может доказательно утверждать, будто кукольные гробики и смерть немецкого студента в самом деле связаны с убийством Филиппы Бальфур (а большинство высокопоставленных сотрудников прокуратуры сошлись во мнении, что такая связь в лучшем случае маловероятна), а раз так, то и убедить судью, что публикация статьи Холли способна причинить ущерб процессу отправления правосудия, вряд ли удастся.