Сорос сотворил из себя миф. Он слишком хорошо знал и чувствовал душу обывательских масс, которым необходимы таинственные оракулы на финансовых рынках и мессии. Сорос часто пускался на разного рода трюки. Например, будучи миллиардером, он не считался с объемной работой по подготовке бесчисленных статей, писем, обзоров, докладов, если только был уверен, что это даст возможность донести до аудитории лишь необходимую ему часть информации и избавит от необходимости отвечать на дополнительные вопросы журналистов, которых не избежать в случае личной встречи.

И он действительно начал делать больше, чем многие правительства, и свидетельствовал, что это приносило ему больше морального удовлетворения, чем зарабатывание самых непредсказуемых сумм. К концу XX века фонды, активно пропагандирующие идею открытого общества, были созданы в двадцати трех посткоммунистических государствах, а по предварительным оценкам, Сорос тратил на их деятельность по $ 350 млн ежегодно – преимущественно в виде стипендий на обучение в престижных учебных заведениях Запада, финансирование газет и журналов, поддержку общественных организаций. Он стал постоянным участником неформальных конференций и форумов, где встречаются президенты и премьеры, министры финансов и наиболее влиятельные бизнесмены мира. Джордж Сорос никогда не был политиком, поскольку не стремился к формальной власти. Однако некоторые знатоки политической кухни Соединенных Штатов утверждают, что американское правительство перед принятием важных политических решений непременно консультируется с Великобританией, Германией, Францией и… с Джорджем Соросом. И все же он в основном был недоволен собой – качество людей, ориентированных на достижение большого успеха в чем бы то ни было. Однажды он заявил о себе, что счел бы поражением уход на покой. Жить до конца и до конца побеждать – такова внутренняя психологическая установка Сороса. Его желания, как всегда, более широки, нежели известность на почве благотворительности или, тем более, на почве финансовых успехов. Он жаждет власти и мирового влияния, и было бы недальновидным предполагать, что Сорос движим другими, более «приземленными» чувствами. Философия вечного двигателя заложена в его мозгу и является нескончаемой подпиткой. Стремительное и неуклонное движение людей, подобных Соросу, остановить может только смерть.

«Даже если я упаду девяносто девять раз, я в сотый раз снова поднимусь».

Винсент Ван Гог

Сотни, а может быть, даже тысячи людей ставили перед собой задачу стать великими живописцами, но лишь единицы оказались способными заглянуть настолько глубоко в суть холста, что их самовыражение было подхвачено и понято потомками. В чем же проблема становления не просто художника или музыканта, а великого таланта – гения?

Очевидно, прежде всего – в психологии восприятия своей миссии и пути решения проблем. Те из начавших неблагодарный путь творческого восхождения, которые вовремя не сумели отбросить все, достигнутое человечеством до них, так и не поднялись выше изящных и отточенных до механического повтора штрихов, насыщенных, но являющихся копиями, не отражающими душу творца. И лишь немногие, которые имели смелость наперекор всем существующим мнениям и традициям привнести что-то новое, заставили говорить о себе впоследствии как о новых неповторимых гениях.

Что касается Винсента Ван Гога, во многом его решительные шаги в новом амплуа – художника – были следствием окончательного духовного разрыва отношений с родителями. После принятия решения стать художником Ван Гог перестал испытывать желание появляться в родительском доме. А родители продолжали платить сыну полным непониманием – даже его первые работы они напрочь отвергли, забив еще один, пожалуй, самый глубокий клин в кровоточащее самолюбие Винсента. Хотя в самые трудные времена он не отказывался от отцовского пособия – однако эти деньги ему были необходимы на кисти, краски и учебники по изобразительному искусству. Но когда однажды родители предложили своему старшему сыну оборудовать временную мастерскую в родном доме, он неожиданно сравнил свое положение в родительском доме с положением «собаки», понимающей, что дом – всего лишь приют, «где ее терпят». В этом прорыве из глубин души, как в долго созревавшем и наконец лопнувшем нарыве, – все смятение Винсента и все истинные взаимоотношения сына с родителями.

Практически он попробовал себя в роли торговцев искусством, в роли проповедника-миссионера – и ни одна из них не годилась. Иных вариантов семейный опыт не предлагал, и потому решение стать живописцем сопровождалось сложным внутренним противоречием. Более того, опыт отца в глазах сына был не только неудачным, но и недостойным – он уже замахнулся на более весомые победы, по сравнению с которыми скромные отцовские достижения выглядели просто нерациональным использованием отведенного жизнью времени. Твердость и неоспоримость решения была подкреплена пятьюдесятью франками, присланными от брата едва ли не в самый решающий момент – немое, но очень весомое свидетельство, что его путь не будет шествием жалкого одинокого искателя счастья в лабиринте без указателей.

Итак, новое решение наконец было принято. Ван Гог всегда жил в себе, и его нисколько не беспокоил тот факт, что в таком отнюдь не юном возрасте многие художники уже подходили к пику славы и были известны. Он знал и твердил себе одно: он должен рисовать уже просто потому, что это будет делом всей его жизни и, кроме того, это единственный способ его самовыражения. А значит, и единственный спасительный способ продолжать жить. И поэтому он должен победить себя, доказать, что он чего-нибудь стоит и не зря живет на свете. Но конечно, он начал с подражания. Однако это не стало слепым копированием известных шедевров – это было не более чем обучение различным стилям и одновременно поиском собственного. В глубинах подорванной и изможденной будничными проблемами души «мрачный фанатик» превозносил себя, а значит, верил в свою способность стать гением. Даже первоначальная задача «быстро научиться рисовать на продажу» и зарабатывать этим ремеслом не привела к поиску легкого пути – деньги всегда были для Ван Гога если не ничто, то всего лишь нечто, необходимое для движения вперед. Несмотря на голодное, почти нищенское существование и постыдную, раздражающую самолюбие финансовую зависимость, Винсент научился отрешаться от волнений мира, как только брал в руки кисть или карандаш. Вот это полное сосредоточение и стало началом новой самобытности, еще не известной миру.

Но было бы величайшей ошибкой полагать, что Ван Гог сознательно и сразу не нацелился на славу и колоссальный успех – он не мыслил себя обывателем, прожигающим жизнь. Он взялся за это новое дело именно потому, что его бушующая и томящаяся душа требовала побед и достижений – ради ликующего мига признания он готов быть вынести все что угодно. Безденежье. Зависимость от младшего брата. Жизнь, которую по меркам общества нельзя назвать нормальной. Винсент приготовился заплатить за успех любую цену. Ему нужно было доказательство.

Жестокая борьба с жизнью сделала Ван Гога способным на любые, самые неистовые поступки – лишь бы они хоть на миг могли приблизить его к цели. Он мог без всякого стеснения или благоговения перед признаваемыми художниками просить их помощи в освоении азов живописи, твердо зная при этом, что взять от учителей можно лишь то недостающее, без чего не может состояться художник. Будучи никем, Винсент искренне верил, что как творец он носит в себе более яркие сюжеты, чем могут предложить ему те не многие учителя, которых ему удавалось уговорить на несколько уроков. Этой же могучей цели были подчинены его неожиданные переходы в десятки километров и смены мест обитания, на первый взгляд с трудом подчиняющиеся логике. А даже в то время, когда Ван Гог уже считал себя состоявшимся художником, он начал посещать государственную академию искусств, что при его традиционно скептическом отношении к существующим взглядам на живопись может даже показаться странным. Но с другой стороны, это свидетельствует о его твердом намерении не упустить ни одного штриха из того, что принято называть опытом поколений. Хотя действия Винсента порой трудно было назвать рациональными, он никогда не был мечтателем. Он был до безумия впечатлительным тружеником, взирающим на собственную деятельность с невообразимой высоты создателя. Ван Гог вполне отдавал себе отчет, что слава может прийти лишь к деятельному и творящему, способному терпеть и бороться.