Уже знакомое мне чувство – сочащаяся по капле тревога, которую мне внушал этот голос. Однако я никак не могла понять, откуда оно мне известно. Я как будто вглядывалась в темное пятно, когда слишком пристально всмотреться – означало в нем и утонуть.

Моя обычная реакция пред ликом неизвестного и непреодолимого – сыпать руганью и угрозами. На этот раз не прокатит.

Но тут херова засада – ничего лучше на ум-то не приходило.

– Если не хочешь увидеть, что таится за бортом этого корабля, – прорычала я, – то лучше давай говори, что ты, блядь, такое.

– Сэл! – одернула меня Лиетт. – Мы очевидно имеем дело с элементом сознания, следовательно, спрашивать надо «кто ты, блядь, такой». – Она сощурилась. – Или… вы «кто»? Вы обладаете возрастом? Полом? Или…

– Не имеет значения, – ответила штуковина. – Однажды – наверное. Однако я уже и не помню. – Глаз с жутковатой ленцой обвел комнату. – Как не припоминаю и эту землю. И вашу породу.

– Вы… древний? – прошептала Лиетт. – Прародитель?

Глаз прищурился в негодовании… или веселье? Гнев? Не знаю, как выяснилось, по опухолям довольно сложно считать, что они там выражают.

– Я был здесь некогда. Я странствовал по этой земле. И я ее покинул. – Комок задумчиво помолчал, воззрившись на нас. – Вы бы назвали меня особой. Или близким к тому, чтобы не заметить разницы.

– У вас есть имя?

– Не имеет значения.

– Пожалуй, и правда, – Лиетт поскребла подбородок. – Но с целью ведения записей лучше бы как-то вас обозначить.

Я открыла было рот с предложением. Лиетт вскинула руку.

– Только не какаха.

– Да правда, что ли, какое тут значение. Оно нам мозги трахает, – буркнула я. – Никто хоть сколько-то ценный таким загадочным дерьмом из-под птицы сыпать не будет.

– Если утешит, некогда я был известен как Старейший.

– Старейший, – Лиетт покатала имя на языке, пробуя – довольно обычное, а вот как он произнес, малость напрягало. – Как давно ты был здесь, Старейший?

– Немереные годы, бессчетные промежутки.

– Видишь? – поинтересовалась я. – О чем я и…

– Шестьсот тысяч лет десять месяцев две недели четыре дня десять часов сорок восемь минут и пятьдесят шесть секунд назад, – вдруг выдал Старейший. – Если вы в действительности желаете знать.

– Шестьсот… – прошептала Лиетт, и ее глаза распахнулись так широко, что рту места не осталось. – Что означает… Погодите.

Она мигом бросилась к горе книг и принялась там рыться, не обращая на меня внимания. Хотела б я сказать то же самое и об этой… штуковине. Та продолжала пялиться на меня сквозь стекло. Пусть я пока не очень-то представляла, как она разговаривает, но давать ей повод трепать, что Сэл Какофония проиграла в гляделки летающей какахе, я не собиралась.

– И ты все это знаешь, м? – поинтересовалась я. – Вот так просто?

– Это, и более, и все. Я ведаю все сухожилия, все кости, все нервы человеческого тела. Я ведаю глубочайших, спящих меж звезд. Я могу проследить за каплей крови от тела до земли, сквозь года и в волокна листвы дерева, которое она питала. Мои познания беспредельны. И утомительны.

Я хмуро свела брови, глянула через плечо.

– Ага, слышишь? Эта штуковина кишмя…

Лиетт не смотрела в мою сторону. Она перебирала книги, перелистывала их, откладывала в сторону. Меня даже не услышала.

– Она причиняет тебе боль.

А он – да.

Когда я повернулась обратно, глаз Старейшего раскрылся шире. Вертикальная щелка зрачка превратилась в черную сферу, разрастающуюся с каждым моим вздохом.

– Один лишь взгляд на нее причиняет тебе боль. Что ты видишь? Что ты помнишь?

Шире. Больше. Пока глаз не стал темным провалом непроницаемого мрака.

– Расскажи. Все расскажи.

Я не знала, каким словом описать чувство, которое испытывала, глядя в ту черноту. Страх и ползучий холод, пришедшие с голосом, вдруг стали незначительными в сравнении с тем, что я увидела в его взгляде. Слишком… затягивающая, слишком внимательная бездна следила за мной, куда бы я ни поворачивалась. Я ничего не знала о нем, когда впервые его увидела, а теперь и вовсе казалось, что я знаю и того меньше.

Так что понимаю, если ты вдруг думаешь, что врезать по нему – плохая идея.

Но епт, других мыслей у меня не было, только об этом бешеном взгляде и о том, как сильно мне нужно убраться от него подальше.

Лиетт продолжала рыться в книгах. Она не заметила, ни как я скользнула ладонью к Какофонии, ни как обхватила рукоять пальцами. Чем бы эта дрянь ни была, я делала ставку, что магический револьвер имеет больше шансов его грохнуть, чем клинок.

Но когда я попыталась его достать, он уперся.

Чего раньше никогда не происходило.

Я потянула его за рукоять, но револьвер упрямо остался в кобуре. Я сощурилась, ожидая ехидную ремарку, обжигающую кару, какой другой знак, что я его оскорбила. Такое бы как раз не удивило. Однако Какофония оставался безмолвным, холодным, бесполезным куском латуни.

Попрошу заметить: когда имеешь дело с магическим оружием, которое поедает людей, многое перестает беспокоить. А тут – очень даже беспокоило.

Я впервые видела, чтобы Какофония боялся.

– А, вот же оно.

Лиетт вернулась, несколько раз дунула, счищая пыль с довольно хлипкого на вид тома, переплетенного полосами недубленой кожи и дерева.

– Это еще что за херь? – поинтересовалась я. – Практическое руководство для летающих каках?

Лиетт уставилась на меня с прищуром.

– Что? Нет. Как вообще… как вообще свойства этого могут быть… – Лиетт отмахнулась, быстро сворачивая сию цепочку мыслей. – Нет, это книга по истории.

– Слишком уж тонкая для исторички.

– Приму к сведению как твое замечание, так и тот факт, что ты читаешь лишь те книги, где щедро используется слово «пульсирующий». – Лиетт задумчиво хмыкнула, пролистывая рассыпающиеся листы. – У нас полным-полно знаний по истории народов, традиций и королей. А вот о том, что им предшествовало – существенно меньше. Однако… – Она постучала пальцем по странице. – Вот. Смотри.

Я сузила глаза. Потускневшие чернила, изображение построек. Впрочем, едва различимые. Те куски, что не совсем пришли в негодность, были испещрены неразборчивой геометрией непонятного назначения. Я не знала, для чего они нужны, но сами они были мне знакомы.

Такие руины внезапно всплывали по всему Шраму: древние места, которые встречались повсюду, от волнистых равнин до потайных пещер. Иногда вокруг них выстраивали фригольды. Но чаще всего их окончательно разрушали мародеры, бандиты или битвы между Империумом и Революцией. А иногда они просто… исчезали, растворялись за ночь, чтобы появиться где-нибудь в следующем году, как будто всегда там и стояли.