– Черта с два, – выплюнула я, пытаясь отодрать ее от себя. – Отпусти, Лиетт.

– Не могу.

– Ой на хер иди. Отпускай давай.

– Или что, Сэл? – осведомилась Лиетт. – Или, блядь, что?

– Или я сожгу этот корабль, а потом и остальные, и все до последнего клочки твоей блядской драгоценной Реликвии, а пепел до последней капли буду заталкивать по задницам отсюда и до Катамы!

Усталый, удивленный смешок.

– Интересно.

– А если ты, мать твою, не заткнешь ту шумо-трубку, которая тут бубнит, я начну и закончу жопой Дарриш, а на полпути еще перерыв на чаек устрою.

Хорошая угроза.

Черт, может, даже моя лучшая.

Даже захотелось услышать подтверждение этому. Ну, или вообще хоть что-нибудь. Потому как Лиетт просто изумленно на меня пялилась.

– Какая шумо-трубка? – наконец произнесла она.

– Сраные трубки на корабле, через которые вы переговариваетесь, – прорычала я и ехидно передразнила: – Утомительно, мелочно, интересно. Если все, мать вашу, не заткнутся и не дадут мне перейти к смертоубийству, я… я…

Я умолкла. Лиетт вскинула бровь, разрываясь между любопытством и подозрениями, что я наконец выжила из скудных остатков своего ума.

– У меня таких нет, – сказала Лиетт. – Я их забила, как только получила это место.

Я мигнула.

– Серьезно?

Она поправила очки.

– Серьезно.

Не то чтобы я хвасталась, но я узнаю лжецов с первого взгляда – их эмоции выверены, слова безупречны, у них всегда в глубине глаз прячется ожидание, что им вот-вот зубы в глотку затолкают. У Лиетт подобного не было. Она на такое неспособна.

Но тогда бессмыслица какая-то. Если я этого не говорила, и она не говорила, то единственным вариантом…

Банка неумолимо приковала мой взгляд. И за стеклом я ощутила присутствие, словно… будто…

Знаешь, когда только познакомился с человеком и уже мгновенно жалеешь?

– А. Я вас прервал.

Она разговаривала. Со мной разговаривала летающая какаха.

Что, наверное, логично.

Потому как она еще и смотрела на меня одним огромным налитым кровью глазом.

Когда речь заходит о выживании в Шраме, мне нравится считать себя неким знатоком этого дела.

Есть те, кто могут не согласиться, однако все они в данный момент мертвы, так что можешь поверить на слово. Причина, по которой я так долго избегаю своей очереди быть призванной к черному столу – это всего лишь соблюдение трех правил.

Первое: если тебя что-то зовет – не отзывайся в ответ.

Второе: не стой на пути у того, что крупнее тебя.

Третье: не можешь определить на глаз, чем убить, значит беги.

Так вот, я понимаю, что «не разговаривай с летающим волшебным куском говна» не входит в этот маленький свод, но как по мне, касается всех трех правил, да и само по себе неплохой совет. По крайней мере я не была готова увидеть гротескный ком плоти, который в данный момент пялился на меня немигающим глазом, как и совершенно не была готова иметь с ним дело, что становилось чертовски прекрасным поводом развернуться и выйти в дверь.

Я бы так и поступила, если бы не две причины.

Первая – чарографический замок, который Лиетт нацарапала на этой самой двери, а вторая…

– О, пресвятой научный процесс, как охеренно я гениальна.

Ага.

Вот.

Все ярость и страх Лиетт относительно меня рассеялись в мгновение ока вместе с тем вниманием, которое она была вообще готова мне уделить. Бросив пост у двери и ринувшись к банке, Лиетт прижалась носом к стеклу, словно дите, которое восхищенно разглядывало особенно маслянистого, глубоко нездорового и определенно лоснящегося щеночка в окне.

Я могла выбить дверь – черт, да я могла хоть бы вынести ее выстрелом, Лиетт бы ничего не заметила. Но…

Ну, в общем, не то чтобы я собиралась оставлять ее наедине с этой дрянью.

– Невероятно, – охнула Лиетт. – Он обладает не только способностью изменять свой внешний вид в зависимости от смотрящего, но также умеет изменять свой вид по собственному желанию, что свидетельствует о высшей степени приспособляемости, которая не наблюдается ни у одного хищника. У него есть глаз! Или по крайней мере… глаз вижу я. Ты видишь глаз? Я – да.

– Ага, вижу глаз, – буркнула я, приближаясь с куда большей осторожностью, как и следует поступать с любыми летающими какахами в принципе. – И слышала голос. – Я с трудом сглотнула, глянула на Лиетт. – А… ты?

– Она не слышала.

Голос – если можно его так назвать – не был приятен слуху. Возможно, потому что я не то чтобы его «слышала». Не так, как это обычно происходит. Я не могла…

Знаешь такие моменты, когда в груди все сжимается, дышать выходит через раз, и ты не знаешь, почему? Когда тело что-то осознает, а мозг обязательно сообразит, но в последнюю очередь? Когда каждая твоя клеточка знает – сейчас что-то покатится ко всем чертям, но сам ты еще не осознал, насколько все плохо?

Типа того, только исходит от куска говна.

– Мое присутствие созвучно исключительно тебе.

Каждое слово – удар сердца, каждый вдох – ток крови по венам.

– И хотя расширить мое присутствие на другого – пустяк, лишь ты сумела привлечь мое внимание, в то время как все богатства всех миров на этом поприще не преуспели. Дарую сию почесть тебе и только тебе.

Я уставилась на эту штуковину – существо? Сущность? Организм?

Прочистила горло.

Потерла затылок.

– Эмн, ну допустим. Но могла бы она тоже тебя слышать? Так дело пойдет куда проще.

Пауза. Протяжный, полный раздражения вздох.

– Ладно.

Лиетт изумленно распахнула глаза.

– Я услышала. – Она повернулась ко мне, затаив дыхание. – Услышала! Ты понимаешь, что это означает?

Я не понимала. Но Лиетт задает этот вопрос лишь тогда, когда сама не знает ответ.

Ее энтузиазм вполне мог бы быть заразным, но знать мне было неоткуда. Ощущала ли она этот голос так же – непонятно, однако мои уши, мою кровь, все мое тело затопило его весельем.

И ощущение это мне не понравилось.

– Мельчайший жест, а столько эмоций. – Глаз медленно провернулся в глазнице, изучая нас, изучая меня. – В самом ли деле все так просто? Что же еще таится внутри ваших хрупких коконов? Какие ужасы? Какие наслаждения? Какие красоты вы до сих пор вспоминаете?