Ишбель вытерла лицо платком и подошла к Хан’гараду, пытаясь помочь ему подняться. Они вместе помогли ему перейти комнату. Он закусил губу, плечи сгорбились.

— Выпрямись, дайаден! — Изабо взяла его за плечи и распрямила их. — Помни, что ты Шрамолицый Воин и должен ходить гордо!

Казалось, впервые за все время ее слова проникли в его затуманенный разум, и он выпрямился, откинув со лба волосы, и пошел, как человек.

— Хорошо, хорошо! — закричала Изабо, а Бронвин захлопала в ладоши. Изабо подвела его к столу и помогла сесть, вложив в руку ложку. Она выпала у него из пальцев, и Изабо снова вложила ее. На этот раз ему удалось кое-как удержать ее, и она передала ему свою миску с кашей, уже остывшей и загустевшей. Придерживая его пальцы своими, она попыталась зачерпнуть каши, но у него ничего не выходило. В конце концов он раздраженно отшвырнул ложку и, схватив пригоршню каши, отправил ее в рот, проглотив прежде, чем Изабо успела остановить его.

Когда она снова попыталась заставить его взять ложку, он в ярости вскочил, перевернув свой стул, но споткнулся и рухнул на колени. Так он и стоял, что-то бурча от досады.

Ишбель присела рядом с ним, погладила его волосы и сказала:

— Ничего страшного, милый, ничего страшного.

Изабо склонилась над ним и снова потянула его на ноги.

— Попытайся еще раз, дайаден !

— Ты что, не видишь, что он не может этого сделать? Оставь его в покое!

— Если я оставлю его в покое, он останется таким навсегда. — Изабо раздраженно напустилась на мать. — Может, тебя устраивает муж, который тычется лицом в миску, чтобы поесть, и бегает на четвереньках, как животное, но меня не устраивает такой отец! Я хочу, чтобы у меня был нормальный отец.

Хан’гарад попытался что-то сказать, но его рот только кривился, издавая вместо слов какое-то сдавленное ржание. Одна рука поползла вверх, остановившись на груди.

Изабо изумленно застыла, потом медленно, четкими жестами Хан’кобанов сказала:

— Постарайся, отец, постарайся. Я клянусь, мы снова научим тебя быть человеком, но ты должен стараться.

— Я человек! — ответил он выразительным жестом.

У Изабо загорелись глаза, поскольку ей никогда раньше не приходило в голову поговорить с ним на его родном языке. Обозвав себя тупицей, она улыбнулась и протянула ему руку, и он снова с трудом поднялся на ноги.

Утро уже перешло в день, когда Изабо, наконец, удалось уговорить отца съесть немного каши при помощи ложки, неуклюже зажатой в его большой руке. Это очень напомнило ей Бронвин в младенчестве, и она с улыбкой взглянула на девочку. Малышка немедленно оторвалась от своих игрушек, улыбнувшись в ответ. Изабо наклонилась и взъерошила ей волосы, прямые и блестящие, точно черная шелковая занавеска, с серебристо-белой прядью слева надо лбом.

— Хочу купаться! — потребовала девочка. — Когда мы будем купаться?

Изабо устало кивнула.

— Я знаю, солнышко. Скоро, обещаю. Мне только нужно прибраться, умыть моего папу и проверить, достаточно ли у коз корма. Может быть, ты соберешь то, что хочешь взять в долину, а я пока закончу свои дела?

Девочка радостно закивала и побежала складывать свои любимые игрушки, пока Изабо пыталась умыть отца и как следует застегнуть его халат.

— Мам, ты тут справишься? Мне нужно отвести Бронвин в долину. Ей нужно поплавать, и Майе тоже…

— Нет, я не справлюсь! — заплакала Ишбель. Она завистливо смотрела на Изабо и Бронвин, и ее губы упрямо сжались. — Ты только взгляни на него! Он больше похож на коня, чем на человека, а я в жизни не подходила к конюшне. У нас для этого были конюхи. Ты должна остаться здесь, где ты нужна, а не бежать ухаживать за этой мерзкой фэйргийкой! Что я буду с ним делать?

— Корми его, умывай и заботься о нем, — ласково сказала Изабо, приглаживая его гриву буйных рыжих волос. — Он сейчас как дитя, которое еще не умеет ходить, говорить и есть ложкой. Ты должна вести себя с ним, как мать.

— Но я не умею, — заплакала Ишбель, вцепившись в рукав Изабо.

Молодая ведьма высвободила руку, изо всех сил пытаясь не выйти из себя.

— А должна бы, — ответила она сурово. — Я знаю, что тебе было всего восемнадцать, когда ты родила нас, и с тех самых пор ты спала, но сейчас ты взрослая женщина. Я была еще моложе, когда приняла на себя ответственность за Бронвин, а ведь у меня не было никого, кто мог бы помочь и научить меня, кроме Фельда, который знал еще меньше, чем я. — Ее глаза наполнились слезами при мысли о старом колдуне, которого она обнаружила на лестнице мертвым, когда вернулась к нему. Хотя с той битвы с хан’кобанским воином и месмердами прошло уже семь месяцев, горе и чувство вины, терзавшие Изабо, все еще не утихли. Она смахнула слезы тыльной стороной ладони и резко продолжила: — Он твой муж, а ты говоришь, что любишь его больше жизни. Ну так заботься о нем и учи его, как должна была бы заботиться о нас с Изолт.

Ишбель опустила глаза, и краска залила ее от шеи до бледного лба.

— Я знаю… Я очень виновата… — попыталась она сказать.

— Ты же знаешь, что я вернусь как только смогу, но Майя и Бронвин тоже нуждаются во мне.

Этого говорить явно не стоило. Ишбель поджала губы и сказала сердито:

— Могла ли я представить, что моя собственная дочь приютит и будет помогать нашему величайшему врагу, колдунье, которая так поступила с твоим отцом и со мной! Неужели ты не понимаешь, что она и ее ужасный Оул убили сотни ни в чем не повинных мужчин и женщин?

Теперь настал черед Изабо краснеть и оправдываться. Она никак не могла объяснить странное чувство родства и сочувствия к фэйргийке, поэтому просто отвернулась, сказав устало:

— Мне нужно идти, мама. Я же сказала, что вернусь как только смогу.

Майя в одиночестве жила в доме-дереве с той самой битвы с месмердами прошлым летом. Изабо отправила ее обратно в тайную долину через несколько дней после смерти Фельда, поскольку ни Ишбель, ни Хан’гарад не могли вынести ее присутствия. В их глазах она была заклятым врагом, той, которая украла их жизни и разбила их на тысячу невосстановимых кусочков.

Их осуждение расстраивало Изабо, как и невозможность разрешить этот конфликт. Она не могла бросить Майю на произвол судьбы, хотя временами ей сильно этого хотелось, потому что знала, что та не выживет в горах. Несмотря на то, что Майя была ее врагом, она невольно чувствовала к ней что-то вроде симпатии. Тот факт, что это сочувствие было смешано с острой ревностью, лишь делало его сильнее. Возможно, она и смогла бы обречь Майю на жестокую смерть, чтобы спасти всех, кого она любила, от еще больших невзгод и потрясений, но сделать это из желания, чтобы Бронвин безраздельно принадлежала ей одной, означало действительно стать убийцей. Хотя Изабо уже приходилось убивать, это всегда случалось лишь в крайних обстоятельствах, когда речь шла о том, чтобы убить или самой быть убитой. Бросить Майю погибать от холода или от свирепых горных животных и волшебных существ значило убить обдуманно, а Изабо не могла сделать этот последний непоправимый шаг.