– А мы? – спрашивает она.

– Нам приказали поддерживать телефонную связь с теми, кто уже на реке, – говорит Букашка.

– Позывной «Стремя», – подтверждает Экспосито. – Они требуют, чтобы им постоянно докладывали обстановку: надо же быть в курсе дела, для этого оставим здесь один аппарат, благо линия протянута.

– И кто будет обслуживать?

– Я, – говорит сержант и смотрит на Розу. – А эта товарищ останется со мной.

– А мне что делать?

– Тебе – уходить вместе с ними, – она показывает на Букашку и Пакиту.

Пато колеблется, и Экспосито смотрит на нее удивленно: на ее памяти та никогда не обсуждала приказы.

– В чем дело?

– Разрешите мне остаться, товарищ сержант.

– Причина?

– Роза устала больше, чем я.

Произнося эти слова, она замечает в глазах Розы надежду. Не укрылось это и от Экспосито.

– Ладно. Будь по-твоему, – сержант показывает Розе на мешок с инструментами у ног. – Забери это и ступай. И будь осторожна.

Три девушки вскидывают к виску сжатый кулак и медленно удаляются, сгибаясь под тяжестью своей ноши. Угольно-черные глаза Экспосито критически рассматривают Пато.

– Никак мне от тебя не отделаться…

– А мне от тебя, товарищ сержант.

Экспосито не улыбается в ответ. Показав на карабин «дестройер», на ствол которого опирается Пато, она говорит:

– Я бы далеко от него не отходила.

– Да я и не отхожу.

Сержант смотрит на нее еще мгновение. Потом качает головой:

– Ну пошли. Представлю тебя майору Гуарнеру.

Они находят его у стены, где он присматривает за тем, как устанавливают в амбразуру пулемет «максим». Майор очень тощ, лицом похож на изворотливую крысу, за толстыми стеклами роговых очков бегают беспокойные глаза. Обмундирование грязное, засаленное, и, так же как у его солдат вокруг, лицо до самых скул заросло неопрятной окопной щетиной. Пато его облик не удивляет – Гуарнер со своим Первым батальоном девять дней дрался в городке, потом в оливковой роще возле скита Апаресиды, а потом снова в Кастельетсе.

Наружность обманчива – майор вполне любезен. Он коротко объясняет связисткам, что от них потребуется.

– Продержаться надо будет до ночи… Дать нашим время переправиться на тот берег.

– А что с высотой Пепе? – отваживается спросить Пато.

Гуарнер окидывает ее пытливым взглядом. Ее, а потом Экспосито.

– Она только что вернулась… Была на Рамбле, – объясняет та. – Мы вчера посылали ее на высоту, но пройти не удалось.

– А-а, наверно, видели Хуана Баскуньяну? – совсем другим тоном говорит Гуарнер. – Как он там?

Он спрашивает с живым искренним интересом, без задней мысли. Пато отвечает: нормально, люди его боеспособны. Когда франкисты атаковали, им пришлось отойти, но продолжают сопротивляться.

– Кто именно атаковал?

– Рекете, кажется… От кладбища.

– Ага… Что же, тем больше ему чести. На каком он расстоянии от Пепе?

– Точно не знаю… около километра, наверно.

Гуарнер, как-то беспомощно разведя руками, косится на своих солдат, продолжающих возиться с пулеметом, и понижает голос:

– Высота, можно считать, потеряна. Но все же там дерется батальон Островского, их голыми руками не возьмешь… Вероятно, ближе к ночи попытаются прорвать кольцо. И это еще один резон для нас оставаться здесь: вдруг они сумеют дойти…

Он улыбается Пато рассеянно и почти отечески. Этот усталый человек, кажется, уже не питает никаких надежд, и приказы его больше похожи на доводы.

– Во что бы то ни стало надо обеспечить связь с берегом. Чтобы, когда падет Аринера, избежать паники и «спасайся кто может».

– Слушаюсь.

Пато и Экспосито идут назад. Под слепящим солнцем пересекают в обратную сторону патио, слыша, как все ближе шум боя.

– Проверь аппарат.

Они присаживаются на каменные ступени, в тени маленького портика. Рядом с телефоном стоит вещевой мешок, а к стене прислонен автомат Экспосито. Пато снимает трубку, крутит рукоять магнето, которая движется туго, как и подобает, если телефон исправен. Отвечает женский голос:

– «Стремя» на приеме.

– Говорит Эле-Аче, проверка связи. У нас без происшествий.

– Поняла тебя, Эле-Аче.

Пато опускает трубку на рычаг:

– В порядке.

– Ладно.

– А чей это мешок?

– Кто-то из штабных забыл, уходя.

Сержант перебирает содержимое – три банки сардин, банка голландского масла, банка сгущенного молока, замусоленный экземпляр романа Эдуардо Самакоиса «Дневник кандидата в офицеры» и непочатая бутылка пива «Орел». Четыре сигареты, упаковка бинтов, катушка ниток, два пузырька йода.

– Недурно, – говорит Экспосито.

Они прикуривают от ее зажигалки одну сигарету на двоих, откупоривают пиво и пьют по очереди, передавая друг другу бутылку. Пиво теплое, но вкусное. Из дома доносятся голоса и стук топоров – там пробивают амбразуры, баррикадируют двери и окна, и чаще всего звучат две фразы: «Живей-живей» и «Господа бога мать». Пато смотрит на разоренное патио, золу, оставшуюся от костров, брошенное и затоптанное снаряжение, солдат, которые с тревогой выглядывают из щелей и поверх мешков с землей. Вещи и люди, оставленные, брошенные теми, кто сейчас переправляется через реку. И меня тоже бросили, думает она, почти физически ощущая печаль, тоску, вызывающую дрожь. И меня, и Экспосито, и майора Гуарнера, и всех этих несчастных, которые, богохульствуя вслух и молясь про себя, безропотно ждут атаки.

– Что же это происходит, товарищ сержант?

Экспосито смотрит неприязненно. Словно только что услышала нечто непотребное.

– Ты зачем спрашиваешь?

– Я и представить не могла, что Республика проиграет войну, – искренне признается Пато. – До сегодняшнего дня.

Экспосито, глотнув пива, передает ей бутылку:

– Сначала думай, потом говори.

– Да не все ли равно теперь? – Пато допивает бутылку и ставит ее на землю. – Товарищ комиссар уже отвалил.

– Ты что – дура? Ничего Республика не проиграла. И не может проиграть.

Пато показывает на патио:

– При виде всего этого так не скажешь.

– В других местах Эбро наши успешно наступают, – неопределенно показав куда-то вдаль, упрямо отвечает Экспосито. – Говорят, мы не то уже взяли, не то вот-вот возьмем Гандесу. Нам было поручено оседлать шоссе между Мекиненсой и Файоном, и мы держим его уже девять дней.