– С крыши видней все будет… Вот только надо бы…

– Понятно, – обрывает его Панисо.

Он снимает у него с пояса последнюю гранату, сует ее в левый карман.

– Вот, правильно, уравновесь то, что у тебя в штанах справа.

– Помолчи, а? – Панисо продолжает посасывать больной палец. – Останешься здесь с цыганом и остальными. А если придется отпустить их, крикни мне, но меня не жди – я сам справлюсь.

Ольмос оглядывает его башмаки, потом, наклонившись, выдергивает из носка одного стальной осколок в два пальца длиной.

– Не поранило?

Панисо притоптывает ногой и ощупывает ее:

– Нет. По крайней мере, не больно.

Ольмос отбрасывает осколок и снова показывает вверх:

– Как увидишь, что они близко, – сразу спускайся. Понял? Чтоб не схватили тебя там.

– Не беспокойся, не схватят.

Панисо направляется в коридор, а из него – на лестницу. Он уже поднимается по ступенькам, когда, услышав за собой шаги, оборачивается и видит Рафаэля.

– Ты здесь зачем?

Паренек – лицо у него черное от пороховой гари – нахально улыбается:

– Дедуля, ты мне приносишь удачу.

– Не дедуля, а бабуля, что родила твою потаскуху-мамашу.

На верхнем этаже вместо крыши – только стропила, торчащие крест-накрест, как сломанные ребра. И кажется, что солнце, проникая между ними, печет жарче. Панисо осторожно устраивается у окна, высовывается ровно настолько, чтобы увидеть, что происходит. Патио пусто, если не считать тех двоих, кого накрыло взрывом гранаты. Кровавый след тянется к стене: вероятно, один полз, хотел укрыться под ней – так умирающий бык ищет спасения у барьера арены. Несомненно, выстрелы, которыми его добили, прозвучали из дома, потому что на кирпичной стене остались щербинки от пуль.

Достав нож, подрывник отрезает от рукава лоскут, перевязывает большой палец, туго стянув ткань на ногте. Потом поворачивается к Рафаэлю:

– Ну-ка, завяжи.

Паренек делает, что ему сказано. Панисо кивает на окно:

– Когда попрут, бить по нам они будут из-за изгороди, прикрывая тех, кто побежит через патио… Понял?

– Понял.

– А ты сделай вот что: стань у того окна и стреляй по ним, не давай им носу высунуть. И сам постарайся не подставляться под пули. Пальнул – спрятался, еще раз пальнул – и снова спрятался. Никого особо не выцеливай, бей в гущу. Заставь их почувствовать опасность.

– А патио?

– Этим я сам займусь и те, кто внизу.

– Ладно.

– Вот еще что. Если они все же займут дом, ты тут не сиди – место скверное. Постарайся спуститься, прежде чем они перекроют лестницу. Короче говоря, когда услышишь от меня «Беги!» или ничего не услышишь, а увидишь, что я бегу, – беги и ты… Договорились?

– Да.

– Ты молодчина. Тогда… с танком показал, что не трус. Вот и сейчас так же себя веди.

Панисо произносит все это, глядя в окно. Проводит по губам языком, укалывается о щетину. Передышка окончена. За изгородью мелькают зеленые пилотки.

– Вот они. Сопли не распускай.

В эту минуту на нижнем этаже начинается ожесточенная пальба. Панисо выглядывает и видит вспышки выстрелов и фонтанчики пыли: из дома напротив начинают выбегать легионеры, выставив штыки. Положив автомат на пол, он достает из кармана гранату и, выдернув чеку, швыряет вниз. И прежде чем она успевает долететь до земли, хватает автомат, дожидается разрыва, выпрямляется и поливает патио тремя длинными очередями, опустошая магазин. Быстро меняет пустой на снаряженный и снова стреляет: на этот раз одиночными, выбирая себе цели среди ошеломленных взрывом франкистов, и те, попав под огонь, отступают, уносят одного из раненых.

Пам-пам-пам-пам, слышится в другом окне, и грохот заполняет комнату. Юный Рафаэль, в точности выполняя наставления Панисо, стреляет по легионерам у ограды. А ответные пули влетают в окна, снизу вверх и наискось пересекают комнату, вырывают куски штукатурки, крошат кирпич. С дырявой крыши валятся деревянные щепки.

– Они прошли за изгородь! – смешавшись, кричит Рафаэль. – Они теперь на задах дома!

Панисо еле слышит его: он полуоглох от собственных выстрелов по легионерам, а те снова бросаются через патио. Место упавших занимают другие и, перепрыгивая через тела убитых, бегут вперед. Наконец, улучив момент, подрывник оборачивается к Рафаэлю и видит – тот в растерянности склонился над винтовкой с открытым затвором: патронов больше нет и что делать – неизвестно. На первом этаже гремят разрывы. Пора уходить. Панисо подбирает с пола порожний магазин, бросается к лестнице, скатывается по ней, прыгая сразу через четыре ступени, и натыкается на своих – тяжело дыша, с безумными глазами загнанных зверей, они в беспорядке отступают по коридору. Тащат раненых, и среди них – очень бледный, едва передвигающий ноги Касау в залитых кровью штанах, которого ведут под руки Ольмос и Моррасо. Подрывник выходит наружу: здесь уже обрывается городок, и домов там нет – только огороды, сады и сараи, и лишь метрах в двухстах высится большое квадратное здание Аринеры. Ослепленный солнцем Панисо видит, как из окон выбрасывают раненых, и внизу их никто не подхватывает – некому, потому что все, кто вышел оттуда, убегают прочь во весь дух.

Справа и слева начинают жужжать пули. Сезон охоты открыт, думает Панисо. Франкисты уже высовываются из-за углов и скоро покажутся из дома, откуда слышатся их ликующие крики и «Испания, воспрянь!». Оставив цыгана у порога, Моррасо и Ольмос мчатся бок о бок, перемахивая через изгороди и заборы, как на соревнованиях по барьерному бегу. Панисо пускается следом, прячется за сарайчик не больше метра высотой и тут с удивлением обнаруживает, что Рафаэль, про которого он совсем забыл, – рядом, а когда поднимается, чтобы бежать дальше, видит, что Ольмос уже один, астурийца же нигде поблизости не видно. А еще видит, как Ольмос вдруг спотыкается и падает ничком, словно его огрели дубиной по затылку.

Инстинкт самосохранения и верность другу борются в душе Панисо. Но не дольше секунды. Второе чувство побеждает, и, повинуясь ему, Панисо бросается к Ольмосу – тот лежит вниз лицом, голова, судя по всему, пробита, однако он шевелится, жалобно постанывает при каждом выдохе и даже пытается встать. Панисо ощупывает его голову вокруг раны, чувствуя под пальцами податливо-мягкие обломки костей. Крови почти нет.

– Пако! Пако!

Тот не отвечает. Панисо хватает его за руки, тянет на себя. И, подняв в этот миг голову, видит, что и Рафаэль здесь: он закинул винтовку за спину и пытается приподнять раненого за ноги. Но ничего не выходит – Ольмос слишком тяжел. Франкистские пули начинают свистеть вокруг, словно ткут тончайшую сеть, и паренек, с тоской в глазах признавая свое бессилие, виновато смотрит на Панисо и убегает. Тот тащит Ольмоса, хоть и сознает, что это бесполезно. Ольмос теперь лежит на спине, смотрит сощуренными, помутневшими, бессмысленными глазами.