Девушка открыла окно и выскочила во двор, где под навесом на свежем сене спал Лука. Она решила разбудить его и, не откладывая, выбрать свою дальнейшую судьбу. В этот главный час своей жизни она не хотела встречаться ни с отцом, ни с матерью. Выбрать свободно, без давления родительской воли и советов, упреков и печали. Обдумывая, как разбудить Луку незаметно, без окрика, она из конца в конец ходила по двору.

Лука, тоже мучимый бессонницей от многих лет и многих дум, вслушивался в ее шаги. Долго ходит. Уж не сонная ли? Уж не луна ли вызвала ее? Есть такие лунные люди. С ними надо осторожно, не то напугаешь, на всю жизнь смутишь разум. Когда, на взгляд Луки, девушка походила достаточно, он легонько ворохнулся. Она уловила шорох сена и подошла ближе. Тогда он спросил:

— Дочка, ты куда собралась?

— Дедушка, мне нужно поговорить с тобой. Можно?

— Можно-то можно… А днем лучше бы. Хоть я и слеп, а и мое слово днем тверже бывает. Ночью оно вроде пьяное.

— Мне сейчас нужно. Мне давно нужно.

— Коли так… — И Лука поднялся. — Где присядем?

— В саду. Здесь мои услышат. — Девушка взяла старика за руку и увела в сад, откуда не мог долететь до дома обычный спокойный разговор. Сели на скамейку, где Женя не раз думала о своей жизни и смерти.

— Дедушка, ты ведь пойдешь туда? Верно? — спросила она.

— Пойду. Анку надо матери представить.

— Возьми меня с собой!

— А что отец с матерью скажут?

— Ничего, отпустят. Не отпустят… я сама взрослая. Сама уйду.

— Ты можешь уйти. Но вот я такую взять не могу. — Лука помолчал, охнул. — Не сердись, если больно скажу. Сладко тут не скажешь. Ну, пришли мы. Спросят: «Кого, Лука, привел?» Что скажем? И не примут, а выведут к заставе: «Ступай назад к своему Гансу!»

Тут Женя горько заплакала.

Лука переждал, когда кончится у девушки самый большой приступ горя, а потом сказал:

— Ты не плачь. Слезы как болезнь. Знаешь, сколько они у человека сил уносят? Не знаешь. Много, ой, много! А у иных все начисто.

Но девушка все-таки долго не могла побороть своих слез. Когда она затихла, Лука продолжал:

— Видишь, разговор-то какой долгий да трудный. Тут и слез не хватит, а короче нельзя. Ну пришли мы и ответ дали хороший. Но зачем пришли? У меня-то проще, домой пришел. Мне и быть и умирать там полагается. А тебя зачем привел? На муки, на смерть, на казнь. Ты не дивись. Я правду говорю. Тут кругом все деревни полны немцев. На кого они ножи точат?

— Знаю. Ганс все похваляется, что скоро перевешают всех партизан.

— Заодно повесят и нас с тобой. Стоит ли идти, трудиться, когда здесь в любой деревне можно повиснуть. Вот мы и прикатили в тупичок.

Девушка ждала от Луки, что он скажет еще, а Лука ждал, чем отзовется она.

Не дождавшись, Лука встал. Она провела его до двора, горячо попросила, чтобы он не торопился уходить, и вернулась в сад на скамью.

Завтра придет Ганс. Опять будет приставать с поцелуями. Завтра она разрешит ему первый поцелуй. И когда Ганс… Он не успеет поцеловать, как она задушит его.

Прежде чем говорить с Лукой, Громадины решили переговорить с дочерью.

Когда Лука с Анкой ушли в сад пробовать первую созревшую малину, отец сказал:

— Женя, ты никуда не уходи.

— А что?

— Сядь!

— Разве нельзя говорить стоя?

— Кто может, а я вот не могу, особенно такие вещи.

— Какие? Ну, села. Говори, папа! Не тяни!

— А ты успокойся! Не могу я, когда передо мной дергают плечами, косятся на дверь.

— Мне усаживаться некогда. — Женя боялась, что Лука уйдет. За утренним чаем она подметила, что старик в беспокойном, нетерпеливом состоянии.

— Мы решили перейти к партизанам, — сказал отец шепотом.

— Давно пора.

— Тогда я буду говорить с Лукой.

— Не надо. С Лукой говорю я.

И Женя ушла к Луке продолжать разговор, который вела с ним ночью.

Сидели на той же скамейке. Анка собирала малину.

— Лука, дедушка родной, можно еще помучить тебя? — шептала Женя в ухо старику. — Можно? Спасибо! Если я задушу Ганса, ты возьмешь меня? Жить здесь не могу, нету больше сил. Обидно ведь погибать так.

— И не надо. Преступно губить себя задарма. Если начнем так губить себя, с кем же земля-то наша останется? Что тебе Ганс насчет партизанов говорил?

— Скоро перевешают всех.

— Вот тебе и честное дело: выведай у Ганса, когда они, где на партизан навалиться думают. Выведай — и пойдем.

К Громадиным приехал Ганс. Женя встретила его во дворе и в дом вошла под руку с ним.

— Сегодня, милый Ганс, я дарю вам первый поцелуй и разрешаю звать меня женой, — сказала она и крепко обняла Ганса за тонкую длинную шею.

Тут из-за шкафа вышли Громадин с Одинцовым, сгребли Ганса, забили ватой рот, чтобы не мог кричать, потом сняли оружие, форму германского офицера, одели в старую рабочую одежду Громадина и связали веревкой. Затем перенесли Ганса в машину и поехали.

Было дневное рабочее время. По большой дороге катила нагруженная тесом машина. У руля сидел всем известный шофер Мешков, рядом с ним лейтенант германской армии. Самая обычная картина. Кто же мог подумать, что тес был только сверху, а внизу люди: трое Громадиных, Лука с Анкой и Ганс Фриче, — что в форме немецкого офицера ехал русский слесарь Одинцов.

У заставы немец-часовой дал сигнал остановить машину, но лейтенант в немецкой форме на ходу