Кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел копну иссиня-черных кудрей и воинственно щетинившиеся усы Люсьена Перро. С небрежной элегантностью – во всем ему свойственной – Перро поклонился спикеру и опустился на пустовавшее место Стюарта Коустона, на минутку вышедшего из зала.

Перро склонился к Джеймсу Хаудену и прошептал:

– Слышал, нам предстоит драчка.

– Боюсь, что так, – шепнул в ответ Хауден. И с искренней теплотой добавил:

– Не могу выразить словами, как много значит для меня ваша поддержка.

Перро в своей обычной галльской манере пожал плечами, в глазах у него заплясали веселые искорки.

– Будем стоять плечом к плечу, и уж если рухнем, то наделаем шуму. – Все еще улыбаясь, Перро пересел на свое место.

Посыльный положил на стол перед премьер-министром запечатанный конверт. Надорвав плотную бумагу, премьер-министр достал вложенный лист и узнал почерк Милли Фридмэн. “Президент готовится отбыть из Белого дома в Капитолий ”. Находясь в офисе премьер-министра в минуте-другой ходьбы от палаты общин, Милли поддерживала беспрерывную связь с Вашингтоном. На случай, если в последний момент всплывут непредвиденные обстоятельства. Пока таковых не возникало.

На противоположной стороне зала палаты показался лидер оппозиции Бонар Дейтц. Хаудену бросилось в глаза, что сегодня он выглядит еще бледнее и озабоченнее, чем обычно. Бонар Дейтц прошел прямо к своему месту и щелкнул пальцами, подзывая посыльного. Быстро нацарапал записку и сложил ее в несколько раз. К немалому удивлению Хаудена, записка была вручена ему самому. В ней говорилось: “Крайне необходимо срочно обсудить личный вопрос, касающийся вас и Харви Уоррендера. Прошу немедленно повидать меня в комнате 16 – Б. Д.”.

Встревоженный и растерянный, Хауден поднял глаза. Но лидера оппозиции в зале уже не было.

В тот самый момент, когда Бонар Дейтц входил в палату общин, Брайан Ричардсон ворвался в приемную офиса премьер-министра. Милли Фридмэн при виде его искаженного угрюмой гримасой лица сразу насторожилась. В руке партийный организатор сжимал сорванную с телетайпа телеграмму. Не тратя времени на объяснения, Ричардсон коротко распорядился:

– Где бы шеф ни был, он мне нужен – срочно! Милли показала на прижатую к уху телефонную трубку и одними губами беззвучно выговорила одно слово:

"Вашингтон”. Глаза ее метнулись к настенным часам.

– Время еще есть, – нетерпеливо бросил Ричардсон. – Если он в палате, вызовите. – С этими словами он бросил на стол обрывок телетайпной ленты.

– Ванкувер. Сейчас это важнее всего. Милли быстро пробежала глазами телеграмму и, бросив трубку на стол, торопливо набросала записку. Сложив ее вместе с телеграммой, она запечатала их в конверт и нажала кнопку. Почти тут же раздался стук в дверь, и вошел посыльный.

– Пожалуйста, отнесите и сразу назад. Когда посыльный вышел, она снова поднесла телефонную трубку к уху и послушала.

Спустя мгновение Милли, прикрыв микрофон ладонью, спросила:

– Но ведь это ужасно – ну, как все в суде кончилось, правда?

Ричардсон с нескрываемой горечью в голосе ответил:

– Если и есть другой способ выставить правительство одновременно тупым, злобным и бездарным, то мне он на ум не приходит.

– И что можно сделать? Вообще-то предпринять что-нибудь можно?

– Если повезет и если шеф согласится с тем, что я предложу, мы можем спасти процента два из того, что потеряли. – Ричардсон рухнул в кресло. Добавил мрачно:

– В нынешней ситуации и за два процента стоит побороться.

– Да, – сказала Милли в телефонную трубку. – Поняла.

Свободной рукой она сделала запись. Вновь прикрыв микрофон, сообщила Ричардсону:

– Президент отбыл из Белого дома и направляется в Капитолий.

Брайан язвительно усмехнулся:

– Ура ему! Надеюсь, он найдет дорогу.

Милли отметила время – три тридцать.

Брайан Ричардсон встал и подошел к ней вплотную.

– Милли! Да пошло оно все к черту. Давай поженимся. – Он помолчал, прежде чем сообщить:

– Я начал бракоразводную процедуру. Элоиза всячески помогает.

– О Брайан! – Глаза Милли вдруг наполнились слезами. – Ну и подходящее же ты время выбрал.

– Времени у нас вообще нет. А подходящего никогда и не бывает, – грубовато ответил он. – Надо пользоваться тем, что у нас есть.

– Хотела бы я быть такой же уверенной, – призналась Милли. – Я думала об этом. Столько думала!

– Послушай, – с упрямой настойчивостью обратился к ней Ричардсон, – будет война – все так говорят. Все может случиться. Так давай хотя бы возьмем от жизни то, что нам еще осталось.

– Если бы все было так просто, – вздохнула Милли.

– Все от нас зависит, – с вызовом в голосе бросил он. – Захотим – и будет просто.

– Брайан, дорогой, – огорченно ответила Милли. – Я не знаю. Честно, просто не знаю.

"А может, знаешь? – спросила она себя. – Слишком многого хочешь: независимости и замужества одновременно. И ни от чего не отказываться”. Но такое недостижимо, Милли это понимала. Может быть, как раз независимой она была слишком долго.

Ричардсон неловко проговорил;

– Я люблю тебя, Милли. Я уже тебе говорил, и с тех пор ничего не изменилось.

Он страдал, что не может выразить всю глубину своих чувств. Но есть вещи, для которых слова найти невозможно.

Милли взмолилась:

– Давай пока все оставим, как есть.

"Пока. Вот так всегда, – подумал он. – Всегда так было и так всегда будет. Пока – и рано или поздно один из нас решит, что срок истек”.

– Давай, – согласился он.

Его охватило чувство утраты, ощущение, что он потерял нечто такое, чем никогда не обладал.

В комнате 16, примыкающей к кабинету спикера, премьер-министр встретил дожидавшегося его Бонара Дейтца. Сейчас они были одни в этом просторном роскошном рабочем кабинете, которым обычно пользовались все партии.

– Спасибо, что сразу пришли, – приветствовал его Бонар Дейтц.

– Что вы хотели сказать мне о Харви Уоррендере? – все еще теряясь в догадках, нетерпеливо спросил Джеймс Хауден.

Дейтц уклончиво ответил вопросом на вопрос:

– Вам ведь известно, что мы с ним соседи?

– Да. – Хауден знал о том, что особняки Уоррендеров и Дейтцев в Роклиффе находились друг против друга через дорогу.

– Сегодня утром жена Харви попросила меня зайти к ним, – сообщил ему лидер оппозиции. – Она очень дружна с моей женой.