– Я боюсь Инквизиции, – шепотом призналась девушка. – Это ведь из-за них… это они так расследовали дело Марина…

– Думаешь, опять будет ошибка? Что ты скажешь?

Все, как по команде, уставились на Рихарда.

– А я тут при чем? – пожал плечами парень.

– Не скажи! Кто возле этого следователя то и дело крутился?

– Это не я возле него, а он мне прохода не давал! – ощетинился тот.

– Вообще-то, – Оливер почесал переносицу, – мы ведь все знаем, что будет… вернее, что может произойти…

Улыбки студентов завяли.

– Что? – выдохнула Изольда, бледнея. – Меня… арестуют? За то, что я… но я ничего не сделала! Да, я хотела… я думала, но… я ничего не предпринимала! Я… честно-честно!

– Дело не в тебе, – Ханна мягко погладила подругу по руке. – Просто ректор…там при расследовании кое-что вскрылось…неприятное…

– В общем, могут нас закрыть, – вздохнул Оливер.

– Как? – девушка рванулась вскочить с подушек. – Совсем?

– Совсем, – подтвердил Рихард. – Мне мэтр Сибелиус по секрету сказал, что там тухлое дело… Только никому ни слова!

Студенты обернулись на целительницу-практикантку, которая все еще склонялась над «жертвами эксперимента», но уже ничего не предпринимала, а замерла, как парализованная.

– Одно слово, – сказал ей в спину Рихард, – и ляжешь рядом с этими двумя. Как жертва несчастного случая. Нам только паники не хватает.

– Конечно-конечно, – целительница выпрямилась. – Я все понимаю. Стресс, нервные потрясения, сердечные приступы, прочие…неприятности… Они никому не нужны. Но неужели это может быть правдой?

– Я больше ничего не знаю, – сказал парень. – Но, если что, вы узнаете первыми.

Кто проболтался – неизвестно. Но уже на следующий день по Колледжу поползли слухи один невероятнее другого. Все так или иначе касались закрытия Колледжа – мнения расходились только в том, как поступят со студентами и преподавателями. Наставники пытались вычислить того, кто пустил нелепый слух, несколько самых отъявленных болтунов попали даже к экзекутору «на правеж». Однако, ни зачинщика, ни правды, что же будет дальше, отыскать не удалось. Пока ясно было только одно – Инквизиция проводит расследование.

А потом и сами следователи убрались. И обитателям Колледжа осталось только одно – ждать.

Все тюрьмы мира похожи одна на другую. Побывал в одной – считай, что видел все. Но для того, кто впервые оказался в застенках, полезно иногда проявить любопытство.

Голые каменные стены, сочащиеся слизью и влагой. Низкий потолок с махрами грязной паутины. Пол тоже каменный… должен быть, ибо давным-давно скрыт под толстым, как ковер, слоем грязи, слежавшейся соломы, старых тряпок и еще бес знает, чего. В углу – дыра, из которой воняет. В щель между двумя камнями вделано толстое кольцо, к которому крепится несколько цепей. Впрочем, сейчас они дохлыми змеями валяются рядом – только руку протянуть. Крошечное, в четыре ладони шириной, окошко, забрано прутьями так, что света оттуда не проникает. Свет дает огарок свечи в плошке. Рука сама так и тянется опрокинуть его, чтобы веселые огоньки побежали по соломе. Но она наполовину сырая. Робкое пламя быстро погаснет, оставив только дым, вонь и чад. Ни пожар устроить, ни аутодафе*, ни покончить с собой, задохнувшись в дыму. Сиди и смотри на огонек, ожидая, пока он погаснет.

(*Аутодафе – здесь, самосожжение.)

Второй допрос состоялся всего пару часов назад. Первый – глубокой ночью, через несколько часов после ареста. Между ними было больше трех суток одиночества, тишины, неизвестности, когда арестантке давали «дозреть». Только дважды заходил тюремщик, приносил миску жидкой похлебки, хлеб, воду. Есть не хотелось, но Любка себя заставляла. Ей нужны были силы. Зачем? Чтобы жить. Чтобы ждать. Но чего ждать и для чего жить? Этого она не знала и сама.

О своей участи она не беспокоилась совершенно. Не потому, что была уверена в своей судьбе – просто гнала от себя все мысли. Любек и Марин Дар – вот два человека, о ком она думала, глядя на огонек. О них и говорила на допросе, избегая даже упоминать о себе.

Она сразу почувствовала, что по коридору кто-то идет. Несмотря на толстые стены, шаги тюремной охраны были слышны достаточно четко. Остановились возле ее двери. Долго возились с замками и засовами. Камера была зачарована таким образом, что отпереть ее можно было лишь одним ключом, а магия тут не поможет. Тут вообще не действовала магия. Ибо тут была тюрьма Инквизиции, для тех, кому нечего было терять, и кто был готов на любые действия.

На пороге возникли главный тюремщик и инквизитор. Тот самый, который вел допрос. За его спиной маячили двое стражников.

– Добрый день, – не переступая порога, промолвил инквизитор. – Могу я войти?

Она только фыркнула, отворачиваясь.

– Молчание – знак согласия, – сказал он, сделав шаг вперед. Стражники сунулись следом.

– Нет-нет, – инквизитор остановил их взмахом руки. – Пока в этом нет никакой необходимости. Оставьте нас. Ненадолго.

Любка по-прежнему смотрела в стену. Этот спокойный даже мягкий голос ее нервировал.

– Я действительно ненадолго, – пра Михарь постоял немного, глядя на нее. – Попрощаться. Ваше дело у меня забирают и передают другому следователю. Мне очень жаль.

Он произнес это таким тоном, что она не выдержала:

– Жаль? Чего? Что не можете отправить меня на костер?

– На костер мы, да, отправляем. И не всегда невиновных, как любят считать профаны. Люди ведь не признают полутонов. Мы либо благородные и честные борцы с преступностью, либо помешанные на насилии маньяки, которые ненавидят красивых женщин просто за то, что те существуют. Середины нет. Для людей. А для нас она есть. Для тех, кто смотрит изнутри… Меня переводят со следовательской работы на…хм… педагогическую.

– Инквизитор-учитель?

– Не сомневаюсь, многие школяры убеждены, что их наставники подпольно действительно посещают курсы молодого инквизитора – в том, что касается доведения бедных деточек до истерики своими непомерными требованиями. Многие также считают учителей маньяками, которые упиваются страданиями своих жертв… Но – увы! – мне не судьба стоять за кафедрой, пытаясь своим примером убедить в обратном тех, кто не желает менять своих позиций. А вот заниматься вербовкой отдельных личностей… наверху решили, что я для этой цели больше гожусь. И здесь я уже именно в этом качестве.

– Вербовщика?

– Можно сказать и так, – пра Михарь был спокоен и деловит. – Вы – женщина, которая почти десять лет занималась чисто мужским делом. Женщин-экзорцистов можно пересчитать по пальцам одной руки. Вас в истории было примерно столько же, сколько женщин-полководцев – не графинь, волею случая вынужденных оборонять свои замки от захватчиков, а настоящих женщин, которые водили за собой целые армии. И отправлять вас на костер было бы по меньшей мере расточительно. Поэтому мы предлагаем вам сделку. Вы поступаете на службу…