растерзанных одеждах и потерявших в суматохе шапки, а то пояса и рукавицы. Это было очень смешное зрелище.

Отсмеявшись, императрица и сопровождающие ее лица направились во внутренние покои, где горели свечи, играла музыка, где было тепло и как-то особенно уютно после пронизывающего холода на галерее. Протискиваясь в двери, Федор услышал за собою какое-то странное сопение, похожее на всхлипывание, и невольно оглянулся. За ним двигалась неуклюжая фигура, закутанная в синюю епанчу. Из-под маски на мясистый подбородок катились слезы. Время от времени толстяк стирал их рукой, и тогда из-под епанчи выпрастывался голубой рукав с обшлагом, расшитым серебряными позументами. Где-то Федор уже видел этот кафтан...

«Еще увеселительнее» оказался тот момент, когда солдаты отволокли рогатки и народ, сметая все на своем пути, кинулся к приготовленному угощению. На длинных столах лежали фигурные хлебы, окорока, колбасы, жареная птица, рыба и другая разная снедь. В торцах столов высились две резные пирамиды, крытые красным сукном. На вершине каждой из них красовалось по жареному быку с золочеными рогами... Смяв и опрокинув не успевших убраться солдат, толпа сквозь снег и ветер налетела на угощение. В несколько минут все было расхватано, сжевано, съедено, запихнуто за пазухи. Быки и красное сукно — разодраны в клочья. И тут вдруг с громким плеском из сооруженного меж столами фонтана, шагах в сорока, взметнулась в небо струя красного вина. С утробным ревом люди устремились к новому источнику. Фонтан представлял собою большую раковину, которую держали на плечах четыре «баханта» натуральной величины. Поднявшись «на знатную вышину», струя вина падала в эту раковину, и оттуда темный поток стекал в пространный бассейн, разделенный на четыре части. Те, кто добежали первыми, пали на колени. Они торопливо черпали пригоршнями жидкость, хлебали, больше проливая на себя. А через них по плечам, по головам лезли другие, не столь проворные, но такие же жадные и еще более алчущие... Кто-то упал в бассейн и, встав на четвереньки, по грудь в вине, пил прямо из всей чаши... Что мороз, что пурга — «безумен тот, кто выпивке не рад», говорили древние, кажется Еврипид. Правда, пурга в Древней Греции — явление, пожалуй, не слишком частое. По свидетельству того же «Приложения к Санктпетербургским ведомостям», вина «в самое короткое время выпущено было более шестидесяти бочек»... Но и его хватило не надолго. Скоро бассейн опустел. В нем самом и вокруг остались лишь сирые да убогие, кому мало чего досталось. Они ползали по дну, вычмокивали оставшееся вино или сосали грязный, напитавшийся пролитой влагой снег. Опившиеся икали, бессмысленно таращась на сияющие огнями окна дворца, или пробовали подпевать доносящейся оттуда музыке. Стража растаскивала их, выкидывала за рогатки в снег, нимало не заботясь дальнейшей судьбою «государыниных гостей». Эх, пьян не свой — сам себе чуж. Вот уж, прости господи, туземная беда наша. И откуда стойкая такая приверженность к зеленому змию?..

Но в общем, когда «...сие веселье, несмотря на нарочито неспокойную и снежную погоду, с немалым удовольствием, и для употребленной при том надлежащей предосторожности и разставленных везде довольных караулов, без всякого вреда окончилось, то соблаговолила ея императорское величество, препровождаемая высокими особами, из покоев... в галерею возвратиться».

В галерее начался бал. Открылся он менуэтом, в котором первой парой танцевала цесаревна Елисавета Петровна с французским послом де Шатерди, только что прибывшим в Петербург. С немалым удивлением смотрели на него многие, кто знал, сколь сильно порадел сей маркиз в Берлине во время польской войны во вред России. А теперь — нате вам — посол. Многие знали и то, что при заключении мира с Портою именно Франция была посредницею в сем деле, и она же одновременно поддерживала в Швеции антирусское выступление, широко разгласив некрасивое дело майора Цынклера. Чего хотел ныне любезный и ловкий маркиз?.. Пока он лишь галантно танцевал, говорил красивой Елисавете, понимавшей французскую речь, версальские комплименты и таращил удивленно глаза, когда к нему обращались с политическими вопросами. Французский министр ни слова не понимал ни по-русски, ни по-немецки. Как большинство французов, он считал, что пусть дикари сами учат язык любви, поэзии и дипломатии... Если бы кто-нибудь мог хотя бы предположить ту роль, что он сыграет в подготовке событий, до которых оставалось менее двух лет![32]

Следом за первою парой менуэта шла стройная племянница государыни Анна Леопольдовна в прелестной полумаске, украшенной бриллиантами. Она танцевала с наследным принцем Курляндским.

Затем двигались герцогиня Курляндская с принцем Антоном. Оба одинаково коротконогие, жирные и рыхлые. Их не могли скрыть никакие маски.

Юная принцесса Курляндская танцевала в паре со своим братом Карлом. Оба с улыбками время от времени пребольно щипали друг друга, да Карл чуть заметно прихрамывал на правую ногу, особенно когда сестра, конечно нечаянно, задевала ее своею туфелькой.

Далее в парах строго по рангу двигались два обер-гофмейстера — Матвей Олсуфьев с обер-гофмейстериной Татьяной Голицыной, сестрой князя Куракина, ставшей во втором браке супругою генерала-фельдмаршала князя Михаила Михайловича Голицына, и граф Остерман со статс-дамой графиней Катериной Ивановной Головкиной, единственной дочерью страшного некогда князя-кесаря Ивана Федоровича Ромодановского, ныне супругой графа Михаила Гавриловича Головкина. В парах с камер-фрейлинами шли обер-шталмейстер князь Александр Борисович Куракин, как всегда дурачась, и обер-егермейстер Артемий Петрович Волынский, обер-гофмаршал граф Рейнгольд Густав фон Левенвольде с незнакомой маскою, старый граф Франц Мартынович Сантий — обер-церемониймейстер двора и первый герольдмейстер при Коллегии иностранных дел. А уж за ними в порядке, указанном «Табелью о рангах», гофмейстеры, шталмейстеры, гофмаршалы, действительные камергеры и камер-юнкеры.

Императрица не танцевала. Стала тяжела. Да она и в девках сию забаву не жаловала. Но глядеть любила. У стены возле двери, ведущей во внутренние покои, на невысоком постаменте стояло ее кресло. За спинкой его в тени держался герцог с небольшой свитой дежурных камергеров, клиентов и подхалимов для посылок. У подножия постамента, как всегда, шла кутерьма. Там ползали, визжали, задирали юбки и дрались шуты с приживальцами. То-то шло веселье...

4

Между тем на дворе стемнело, и на Неве, перед окнами дворца, ярко вспыхнула огромная триумфальная арка, составленная из коринфских огненных колонн с порталами. В главном портале изображена была сидящая Храбрость. В ногах ее лежала груда поверженного турецкого оружия, а над головою пылали слова: «Безопасность империи возвращена». По правую сторону сидящей Храбрости виден был орел, поражающий перуном Несогласие, и подпись: «Силою оружия сокрушено». По левую — находилось Изобилие с