– Вижу, – оборвал седого воина тан Рейду. – Гонца к конгу, быстро! Передать Седду Креча, что штурм начался! Всех воинов на стену! Разогревать смолу! Готовиться к отражению штурма! Лучников! Ополченцев! Всех! Чтобы никого не осталось в городе! Лично проверю!

Тысячник бросился вниз по лестнице, а Ролл остался на площадке, возбужденно теребя рукоять меча. Наступало его время. Лагерь хеннов шевелился. Снимались шатры, ложились на скаты деревянных стен лестницы, массы воинов переходили с места на место, готовясь к штурму. К полудню начнут – не позже, решил Ролл и, кликнув слугу, приказал поднять ему завтрак на смотровую площадку. Тан не хотел пропустить ни мгновения собственного триумфа. Пусть у него на стене всего две тысячи человек, из которых воинами могут назвать себя не больше половины, – очень скоро многое переменится. Безумные степняки подойдут на расстояние полета стрелы, сунут головы под кипящую смолу и камни.

– Почтеннейший тан? – окликнул Ролла тысячник незадолго до полудня.

– Чего тебе, Нарг? – отозвался тан, который давно уже стоял, замерев, между зубцами бастиона.

– Все воины на стенах, смола уже почти разогрета, дров достаточно, мы готовы…

– Тебя что-то беспокоит? – яростно раздувая ноздри, оглянулся Ролл.

– Лестницы коротки, – замялся тысячник. – Коротки лестницы у хеннов, да и всего-то их меньше десятка. Локтей по двадцать каждая – они же не самоубийцы, чтобы к стене их приставлять?

– Зачем же тогда хенны их мастерили? – раздраженно усмехнулся Ролл и в это мгновение услышал шелестящий звук и уже ставший привычным скрип. Рычаги пороков взметнулись вверх, и темные камни опять полетели к стене. Правда, в этот раз они были явно меньше размером, чем те глыбы, что месяц крушили укрепления Борки. А вслед за ними подобные, странно округлые каменные ядра выплюнули и катапульты хеннов, и замерцали едва различимыми в дневном свете языками пламени стрелы на хеннских баллистах.

– Что они задумали, раздери их на части демоны? – заорал Ролл, но в это мгновение один из камней ударился о зубец бастиона, возле которого стоял тан. Тысячник невольно пригнулся, но зубец устоял. Вдребезги разлетелся снаряд. Тан Рейду недоуменно уставился на собственные руки, на грудь, которые смочила какая-то странная дурнопахнущая жидкость, и обернулся было к тысячнику, чтобы спросить его: к чему это хенны начали обстреливать Борку глиняными горшками, да еще заполненными какой-то дрянью, но откуда-то снизу вынырнули языки пламени и мгновенно охватили и площадку бастиона, и самого тана. Ролл Рейду умер мгновенно и не увидел, как ревущее пламя накрыло всю стену от западной до восточной башни, включая неприступный бастион. Он не успел удивиться тому, что даже камень, смоченный странной жидкостью, начинает гореть, пока не почернеет и не выгонит из себя последнюю каплю зелья. Он не увидел сотен живых факелов на заполненных дровами и смолой крепостных ярусах. И уж тем более не увидел, как приблизился к стене крытый железом длинный передвижной сарай. К вечеру он достиг рва, пересек его и уперся в кованые ворота. Ролл Рейду не услышал, как огромный невидимый таран разбил и ворота, и кладку, и не увидел главного: как тысячи хеннов начали вливаться в пределы Скира, не потеряв при этом ни одного воина против двух тысяч сайдов, сгоревших заживо на стене Борки.

Черной тысячью командовал тан Геба. На втором месяце службы, в которой было больше тяжелой работы, чем воинских упражнений, Марик понял, что дом Геба был хоть и не менее славным, чем прочие дома Скира, но едва ли не самым бедным. Собственно воинов, которые оставались воинами в любое время жизни, у Сната Геба оказалось не более трех десятков человек, включая и седого Дампа, который изначально числился сотником, но не мог рассчитывать на сотню воинов даже с учетом набранных из родовых деревень крестьян. С тем большим усердием Снат Геба занимался черной тысячью, народу в которой на самом деле сумел собрать тысячи полторы, хотя дальнейшего прибытка уже не предвиделось. С год старательный и верный Дамп, умудряясь не попадаться на глаза дозорам Суррары, обшаривал окрестности Дешты и убрался оттуда только с первыми вестями о наступающих хеннах, зато теперь под началом его господина была умелая дружина, которой мог позавидовать любой тан, если бы в такое время у кого-то могла возникнуть зависть. Снат Геба брал только одиноких воинов – тех, кто сумел сохранить оружие, но не близких, – и шел дорогами Оветты туда, куда смотрели его глаза, лишь бы только в глазах этих злости было больше, чем страха. Все, с кем были семьи, уходили к Скиру, где работа находилась каждому. Домочадцы тайными тропами отправлялись в узкие горные долины, где каждый клочок земли возделывался, дабы воины Скира не знали недостатка в еде, а мужчины, какого бы рода и племени они ни были, обновляли крепостные стены Ласса, Скомы и Скира, углубляли рвы, устраивали на дорогах ловушки, готовили самострелы и западни, запасали смолу, вар, дерево, готовили стрелы и другое оружие. Скир не собирался ложиться под копыта хеннских коней. Но все это происходило севернее, за крутыми берегами бурного Дажа, а здесь, от Скочи до Борки, опустели даже деревни. Стражники еще посмеивались, громогласно обещая друг другу, что хенны обломают зубы о подножие Борки, но уже вполголоса передавались из уст в уста известия о том, что диковинные осадные машины рушат борские зубцы, как весенние волны прибрежный лед.

Над замком Омасса реял стяг дома Сольча, изображающий морского зверя меченосца, но две тысячи его защитников вряд ли чувствовали себя в безопасности. Несколько раз в лагерь Геба, над которым в лесной тиши висел герб с изображением черного горного лиса, приезжал посыльный от тана Сольча с просьбой помочь в обороне замка, если уж хенны и в самом деле разобьют Борку, но Снат только мотал головой, не отказывая, впрочем, в заготовке дров и смолы для крепости и обещая дать хеннам бой в чистом поле. Какое-то звериное чутье воина, привыкшего к тому, что тихие замкнутые гавани страшнее морских просторов, не позволяло Снату принять приглашение. После некоторого колебания он, может быть, и согласился бы уйти под защиту стен Омасса, но не кто иной, как сам Седд Креча, еще перед началом штурма Борки сказал тану Геба, что за ним дорога от Омасса до Скочи и если хенны дойдут до моста через Даж, то они должны идти по собственным трупам. Подобное предложение очень понравилось воинам черной тысячи, у каждого из которых был свой счет к степнякам, оттого и ни слова жалобы или недовольства среди них не возникало ни на скудный рацион, ни на тяжелый труд. Они копали потайные ямы, рубили деревья и даже попытались устроить засеку поперек дороги, прерываясь лишь затем, чтобы в очередной раз повторить боевое построение сайдских копейщиков, только и способное на некоторое время задержать удар хеннской конницы. Вечерами же, когда Аилле опускался за белыми скалами Суйки в невидимое из омасского леса море, воины и их командиры забывались недолгим и тяжелым сном.

В один из таких вечеров, когда Дамп уже наполнил оловянный кубок подкисшим вином, но не успел еще его пригубить, возле входа в шатер тысячника раздалась ругань, а затем и лязганье железа.

– Что там, Мух? – окликнул охранника Дамп, подхватил меч и шагнул к выходу.