– А чего же ты хотел? – почти прошипел тан. – Отсидеться? Зачем шел в Скир? Или ошибся? Не на ту сторону встал?

– Я баль, – не стер улыбки парень, хотя глаза его холодными стали. – А баль никогда на чужие земли не зарились. Зато сайды немало пытались бальский лес к рукам прибрать, да не вышло этого, пока лихо из-за пелены не выплеснулось. А почему? А потому что не о доблести баль думали, когда с сайдами за родные деревни бились, а о пользе. Мало силенок – так и нечего грудь в грудь с врагом силой мериться. Детям, что по домам остались, не баллады о героях нужны, а отцы. В крайнем случае пусть и баллады, но только не матери убитые, не дома обрушенные, не поля выжженные. Я теперь здесь, и не потому что сторону, за которую меч готов обнажить, жребием выбирал. Если хочешь знать, твое благородство, я здесь и свою родную деревню тоже защищаю!

– Ну так защити ее, попробуй! – заорал тан. – Там, за Боркой, более ста тысяч свирепых воинов, и это без риссов! А у нас здесь, вместе со всеми воинами, и тридцати тысяч не наберется ! Да и из тех двадцать тысяч с лишком в Скире врага ждут! И все они за Дажем стоят, а здесь – две тысячи в Омассе закрылись да нас полторы! И подмоги не будет, парень! На каждого воина – почти сто человек врага! Как воевать с ними? Чего ты хочешь, щенок?

– Убавить хочу хеннов, – хрипло ответил Марик. – Хотя бы тысяч на десять. А то и на двадцать!

– Как? – вскочил с места тан.

– По-бальски, – поднялся Марик. – В открытый бой с хеннами не вступать. Рубиться с ними только тогда, когда другого выхода нет. Убивать в спину, ночью, спящих. Не щадить коней, да простит нам Единый жестокость к животным. Освобождать их рабов. Жечь их шатры, травить их еду. Нападать на их обозы и их старших. Выцеливать стрелами магов и танов. Не воевать мы должны с ними, твое благородство, а убивать их, потому что они пришли не за доблестью к сайдам, а чтобы убить!

– И ты думаешь, что хенны согласятся на такой твой выбор? – прищурился тан. – Подставят обозы, кухни, шатры степных танов? Подпустят черную тысячу к спящим? Да они после первой вылазки зажмут нас и порубят или насадят на стрелы!

– Зажмут, – приободрился Марик. – Зажмут, если мы не разделимся. Посмотри-ка, почтеннейший тан!

Марик выдернул из-за голенища нож и начал чертить на земляном полу линии.

– Вот. Отсюда до Скочи восемьдесят лиг на север. Деревеньки пусты, поля убраны. По правую руку лес между Дажем и дорогой – где полосой в десять лиг, где поменьше, где побольше. По левую – сначала с пяток лиг Проклятая падь, а дальше такой же лес, чуть пожиже, но также тянется до Скочи между двух дорог – этой и той, что на Суйку идет. Делим полторы тысячи на сотни и каждой сотне выделяем десяток лиг леса. Я уж не буду говорить, что уйти воинам некуда – Даж свиреп, а хенны еще свирепее, не пойдут они никуда, но на своих десяти лигах не дадут хеннам ни на ночь спокойно встать, ни с дороги в лес свернуть. А свернут – так зря, что ли, мы ловчие ямы и западни готовили, их количество ведь и увеличить можно! Оставим у Омасса пару сотен и осаду хеннам спокойно творить не дадим! И за Суйкой вполглаза приглядим! Неужели в доме Геба не найдется пятнадцати седых воинов, чтобы возглавить пятнадцать сотен?

– Найдутся, – вполголоса рявкнул Дамп и, нахмурив брови, уставился на тана.

Снат помолчал, подошел к рисунку Марика и медленно затер его носком сапога, затем повернулся к тысячнику:

– А что скажешь, Дамп? Если даже хенны и дойдут до Ласса, и мост захватят, и на тот берег переберутся? Ведь от Ласса до Скира еще сто лиг, и лес там по правую руку куда уж шире здешних лесов! А по левую, где деревеньки одна на другой, лодки рыбацкие имеются! Может быть, здесь попробовать, а там и до Скира хеннскими трупами дорогу усыпать?

– Только так и надо, – прошептал баль.

– Вот что я тебе скажу, парень, – задумался Стан. – Седых воинов у меня десятка два найдется, так ведь не всегда седина поперек молодости прибыток дает. Понимаешь?

– Стараюсь, – поднялся баль.

– Вот и старайся, – ударил ладонью по плечу парня тан. – А теперь давайте-ка прикинем все то же самое, но подробней. Чувствую, что для такого дела некоторых сотников поменять придется!

До утра просидели в доме тана Марик, Насьта, Рангел и Дамп, а в утренних сумерках услышали крик караульного. На юге, где сдерживала врага Борка, поднималось зарево огня и клубы дыма.

Месяц монотонного обстрела Борки превратил и саму жизнь Айры в нечто монотонное и постоянное. И даже боль, поселившаяся в ней, тоже стала привычной. Точно так же она вскоре привыкла и к краске, впитавшейся в кожу, и к скудному быту и неудобству походной полуголодной жизни, и даже познакомилась с некоторыми крючницами, пытаясь разглядеть из-под покрывающей их лица черноты хоть что-то, напоминающее в них женщин. Но они были молчаливы. Большей частью отвергнутые по каким-то причинам родственниками или потерявшие близких, все они скрывали собственное прошлое глубоко внутри. Впрочем, Айра и не пыталась выспрашивать их о чем-то. То, что происходило за стеной, занимало ее все сильнее с каждым мгновением.

Все отчетливее она понимала, что та сила, которая тянула на себя Лека и Каеса, да и ее собственного сына, уже близко. Она плескалась где-то там, в Суйке, и взрывалась радостной дрожью всякий раз, когда очередной каменный снаряд не только рушил сайдское укрепление, но и забирал одну или несколько жизней. И эта дрожь казалась Айре предвестием еще большей дрожи, когда в смертную пропасть шагнут тысячи и тысячи, и напоминала вожделение оскаленного зверя, который ждет падения обессиленной жертвы с высокого дерева у его подножия, потому что видит слабеющие пальцы и мутный взгляд. Там, в Суйке, таилось нечто отвратительное и ужасное, выросшее на теле Оветты, как язва на теле нищего, загоняющая обладателя ее в могилу. И самым ужасным было то, что в какой-то четверти лиги от стоянки крючниц колыхались на ветру конские хвосты на оголовках танского шатра, и вожделение, подобное тому, что исходило от неведомого Зверя, притаившегося в развалинах мертвого города, исходило и от шатра тоже. Порой Айре казалось, что она различает среди фигур, суетящихся вокруг него, и своих недавних знакомок, и еще кого-то из первой сотни Лека, но дочь Ярига старалась меньше смотреть в ту сторону: главное происходило перед стеной.

В то утро Айра проснулась раньше обычного, потому что обстрел укреплений прекратился. Над лагерем хеннов нависла непривычная тишина. Только поскрипывали тележные оси. Лошади, понукаемые возницами, тащили к порокам и катапультам подводы, груженные огромными горшками, и некоторые из них достигали трех и четырех локтей в поперечнике. В воздухе появился противный пронзительный запах, и тут же Айра услышала знакомый голос.

– Эй! – повелительно выкрикнула всадница, приблизившаяся к стоянке. – Черные! Гасите костер! И чтобы ни искры до конца штурма!

– А скоро он, конец штурма-то? – раздраженно откликнулась одна из старух, что верховодили среди отверженных.