Шумейко наклонялся к своему чернявому спутнику, протягивал к нему руки, словно хотел поднять его и приблизить к своему белозубому рту.

– Мне важно принципиальное решение! – говорил он. – Если «да», то я готов выполнить любое поручение президента вот этими руками! – Он показал свои мясистые белые пятерни, которыми, по-видимому, собирался кого-то ломать и душить. – Если «нет», я могу удалиться и издалека наблюдать за развитием событий. Но вы должны знать – я предан моему президенту!

Все ужасное, что совершалось с заводами, с боевыми самолетами, с торговлей нефтью и хлебом, с кадровыми назначениями, с бессмысленными и дурацкими заявлениями, – все это Белосельцев связывал с плотоядным, сыто похохатывающим человеком, стоящим вблизи, на расстоянии протянутой руки, так, что можно было схватить за рукав его дорогого серого пиджака и рвануть до белых трескучих ниток.

Материальное, плотское, неодухотворенное, не сопряженное с сомнениями, жалостью и раскаянием воплощалось в красивом холеном мужчине, чьи жесты, взгляды, рефлексы лица и рук были направлены на поиск и потребление вкусной еды и вина, женщин, денег, наслаждений, приобретение комфортных апартаментов, дорогих автомобилей, достижения престижа, известности, власти. И все это среди разрушений, смертей, самоубийств, народных страданий и слез. Угроза, исходившая от Шумейко, была реальной, ибо над его накопленным благополучием нависла опасность. Защищая свое благосостояние, свои иномарки и виллы, своих родственников и собратьев, он был готов жестоко подавить собравшихся у Дома Советов людей. Такого мнения был Белосельцев о Шумейко, наблюдая за ним.

Если Гайдар казался производным человека и глубоководной рыбы, то Шумейко мог появиться в результате скрещивания лесного охотника и дикого кабана. Это скрещивание произошло на лесном болоте, под мелким осенним дождем, когда, невидимые постороннему глазу, дико и страшно совокуплялись человек и животное, выводя на свет породу оборотней. Красавцев с кабаньим сердцем. И если рвануть за рукав дорогой английский пиджак, дернуть с силой, срывая покров, раздирая манишку с золотыми запонками, то обнажится кабанья, поросшая черным волосом плоть, стукнет в пол облаченное в тонкий штиблет копыто и запахнет зверем, потной ляжкой и похотью.

– Проходите, Владимир Филиппович, – пригласил секретарь, и Шумейко в сопровождении миниатюрного раввина широко и смело шагнул в кабинет.

Всей своей проницательностью и прозорливостью Белосельцев старался угадать, что происходит за дверью. Какие козни обсуждают за ней эти опасные персонажи, в чьих руках оказались казна, оружие, влияние на политику, связь с городами и странами. Их сходка грозила пролитием крови, несла беду, и он, Белосельцев, был обязан вскрыть и обезвредить их замысел.

В приемную вошел человек, чуть боком, прихрамывая, с морщинистым желтым лицом, с круглым животом под жилеткой, лысый, с утиным носом, маленькими настороженными глазками. Белосельцев тотчас узнал его. Почти не удивился его появлению после первых двух посетителей. Почти ожидал его. Этот третий, Александр Яковлев, дополнял и завершал своим появлением смысл таинственной сходки. Она не могла без него состояться. Замышляемое зло без него было бы неполным. Не достигло бы своей рафинированной завершенности.

Если первые два вели свое происхождение от царства рыб и животных, их тотемными предками были рыба и дикий кабан, то этот неуловимо, не внешним, а сущностным сходством, был из семейства пауков. Тех, подземных, избегающих света, населяющих пещеры и затемненные сырые углы, где они развешивают свою сырую липкую паутину, питаясь слизняками и мокрицами. Мягкое, косматое, многолапое и бесшумное существо на время обрело человеческий облик. Спрятало в жилетку свое круглое брюшко и отростки ног. Совершит какое-нибудь неожиданное злое деяние, поражая невидимыми укусами людей, и исчезнет в темной расселине.

Белосельцев физически ощутил холод подземелья, тлетворную сырость склепа. По лицу его скользнула мертвая паутина.

Яковлев казался древним пауком, пережившим поколения и эпохи, из которых он выпил соки.

– Александр Николаевич, вас ждут! – сообщил секретарь, почтительно приподнявшись.

– Если можно, молодой человек, позвоните по этому телефону, – Яковлев протянул секретарю визитную карточку. – Если будет ответ, позовите меня.

И, прихрамывая, прошел в кабинет. А Белосельцеву казалось – в приемной на всех углах появилась едва заметная паутина, сотканная из серой мертвой слюны.

Белосельцев понимал, что ему не проникнуть за дверь, не услышать разговоров, которые там велись. Он узнает о них с опозданием, по случившимся несчастьям и бедам. По государственным переворотам и войнам. По землетрясениям и наводнениям. По эпидемиям туберкулеза и СПИДа. По массовой гибели китов и оленей. По взрывам самолетов и шахт.

Неожиданно появился Каретный:

– Извини, что заставил ждать!.. Столько всего интересного!.. Ну пойдем, дорогой!.. – Он взял Белосельцева под руку, потянул, но не в сторону двери, обитой кожей, а к противоположной стене, где, замаскированная деревянными панелями, приоткрылась дверь. Они вошли и оказались в просторном кабинете с белой лепниной на стенах, с разрисованным плафоном и огромным столом, зеленым, как подстриженная лужайка. Иллюзия была столь велика, что Белосельцев почти ощутил запах срезанной свежей травы. Но те, кто восседал за столом, были похожи на черных ворон, опустившихся на лужайку, выглядывающих среди срезанных трав добычу. Они произвели на Белосельцева ужасное впечатление.

Здесь сидели виднейшие телевизионные обозреватели, руководители программ, редакторы либеральных газет, чьи лица были известны Белосельцеву по множеству раздражающих, мучающих и дурачащих передач, в которых умело и беспощадно оскорблялись самые сокровенные чувства людей. Увидев их, Белосельцев содрогнулся, словно его привели в камеру пыток, где сошлись палачи, отдохнув после ночных допросов, готовые продолжить свою работу.

Под лепным плафоном, под румяными купидонами и млечными нимфами сидели нахохленные, в застегнутых черных костюмах специалисты с кейсами, портфелями, папками, в которых, если их растворить, наверняка заблестят зубчатые пилы, отточенные крюки и иглы, сверкающие лезвия – разнообразные инструменты для мучений.

Белосельцев, увидев их разом, всех в одном месте, изумился концентрации зла. Казалось, в комнате, освещенной чудесным солнцем, с прозрачным античным панно было темно. От сидевших исходила тьма. В каждом присутствовал сгусток тьмы, поглощавшей свет. В них было не просто отсутствие света, а именно источник темных лучей, своей силой перекрывавший свет, съедавший его, уничтожавший лучи солнца, перерабатывающий эти лучи в мрак, в антисвет. Эти сгустки тьмы, источники антисвета присутствовали в каждом по-своему, сотворяя их лица по законам уродливого, искривленного антисветом пространства, делая каждое лицо по-своему ужасным.

Один из сидящих положил на колени портфель, прижимая его маленькими волосатыми ручками. Белосельцев узнал в нем известного телеобозревателя, которого в народе прозвали Сатанидзе за особое изобретательное мучительство. У него была большая непропорциональная голова, слабо сидящая на недоразвитом теле. Он был похож на птенца, у которого гипертрофированно развит клюв, готовый схватить и сглотнуть, а также мерцающие влажные глаза, ищущие пищу. Он был покрыт черным курчавым пухом: щеки, веки, раковины ушей, маленький вогнутый лоб. Сквозь этот курчавый покров мокро, словно он только что выпил сироп, светились губы, а за ними блестели белые искривленные зубы. Шерсть уходила за ворот рубахи, и там, под одеждой, все было в шерсти: грудь, пах, живот с розовыми, в несколько рядов, сосками, колени, растопыренные пальцы ног числом шесть.