Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прошло еще несколько недель, штат был укомплектован, а я потихоньку освоился и больше не тревожился каждый раз, поднимаясь по лестнице на второй этаж. Наоборот, я бежал на работу с радостью. На радио у меня впервые за все мое пребывание в Бергене появился собственный круг общения, раньше все мои контакты строились через Ингве или Гунвор, а теперь нет, это было здорово, хотя и создавало свои сложности. В моей жизни началось нечто новое, вне наших с Гунвор отношений, хотя сами отношения не изменились, – мы встречались уже почти четыре года, были друг дружке лучшими друзьями, ничего не скрывали, кроме самых ужасных моих поступков, которые по-прежнему жили во мне, но не в ней, она ни о чем не подозревала и смотрела на меня как на хорошего человека. Правда, когда она заходила ко мне на радио, это было неправильно, мне делалось не по себе, словно я предаю ее одним тем, что здесь нахожусь. Я понимал, что между нами все кончено, но сказать не мог, не хотелось причинять ей боль, не хотелось разочаровать ее, не хотелось разрушить что-то в ее душе. Кроме того, наши жизни переплелись и иным образом: она стала частью нашей семьи, особенно для мамы, которая очень привязалась к Гунвор, и для Ингве, которому она очень нравилась, и для более дальних родственников, например маминых сестер и брата, а я, соответственно, стал частью семьи Гунвор. Мало того – в прошлом году она познакомилась с Ингвиль, они сдружились, и Гунвор въехала в коллективное жилье, где жила Ингвиль, в тот самый дом, где в былые времена обретался Флёгстад, в последние годы там жили в основном арендальцы, то есть друзья Ингве.
Хватит ли у меня сил разорвать все эти связи?
Нет.
Я слишком слаб.
Вот я и вел своего рода двойную жизнь, выстроив стену между двумя ее частями, и надеялся, что все решится само собой.
* * *
Парня, который принес на собеседование роман Уле Роберта Сунде, звали Туре, он приехал из Ставангера, а на планерках каждый раз придумывал что-нибудь новое. Однажды утром мы с ним разговорились. Я спросил, как ему Сунде, он ответил, что от безысходности запустил его книжкой в стену и что пишет об этом эссе, которое позже постарается пристроить в какой-нибудь журнал.
– Ты его вообще читал? – спросил он.
– Этот роман – нет. Одолел только двадцать страниц. Но я читал про Одиссея. Не помню, как он называется.
– «Полифоническое», – подсказал он.
– Да, точно. Я курсовую про Джойса писал. Так что мне эта традиция вообще интересна.
– А я больше по Беккету.
– Тебе секретарь нравится больше хозяина?
Он улыбнулся:
– Как-то ты неуважительно про него. А ведь Беккет офигенный.
– Это да.
– Вообще-то я как раз работаю над романом прямо под Беккета. Хотя под Беккета – это я загнул. Ну, по крайней мере, он абсурдистский.
– Ты пишешь роман?
– Ага. Весной, глядишь, буду в издательства рассылать. А потом, как обычно, отказы посыплются. Мол, интересно и все дела, но, к сожалению, и все такое прочее. У меня уже шестнадцать штук накопилось.
– Шестнадцать отказов?
– Ага.
– А сколько тебе лет?
– Двадцать. А тебе?
– Двадцать четыре. У меня всего один отказ.
– Ты, значит, тоже пишешь?
– Да… Вернее, не совсем.
– Так пишешь или нет?
– Зависит от того, как понимать…
– В смысле «как понимать»? Ты либо пишешь, либо нет. Здесь, насколько я могу судить, третьего не дано.
– Ну, тогда пишу. Но ничего особенного.
– А издавался где-нибудь?
– Один рассказ напечатали. В дебютантском номере «Виндюет».
– Правда? – Он покачал головой. – Шестнадцать-один по отказам в мою пользу и один-ноль по изданиям в твою.
– Ну да, – согласился я, – звучит, может, красиво. Но рассказ, который напечатали в «Виндюет», довольно так себе.
– Мы три минуты с тобой разговариваем, а ты уже дважды успел себя поругать. Вижу тут определенную закономерность. Свойство характера.
– Нет, на самом деле это правда. Характер ни при чем. Это объективный факт.
– Ну да, ну да. – Он взглянул на часы: – Мне пора на занятия. Может, выпьем потом пива? Ты во сколько заканчиваешь?
– В полпятого.
– Давай тогда в пять в «Опере»?
– Давай, почему бы и нет? – сказал я.
Он прошел по коридору мимо перегородок и скрылся на лестнице.
* * *
Когда я вечером пришел в «Оперу», он сидел за столиком один. Я взял пиво и уселся напротив.
– Я прочел твой рассказ, «Дежавю», – улыбнулся он. – Хороший.
– Прочел? Прямо сегодня? Где ты его взял-то?
– В библиотеке. Там от Борхеса много, согласен?
– Да. Или от Кортасара.
Я смотрел на него и улыбался. А он из тех, кому и впрямь до всего есть дело. Стал бы я заморачиваться и искать в библиотеке рассказ какого-то малознакомого парня, с которым собираюсь выпить пива? Да ни за что на свете. А вот Туре заморочился.
Невысокий и невероятно деятельный, он производил впечатление открытого и приветливого, такие то и дело посмеиваются, поглядывают по сторонам, отпуская реплики и не боясь, что их неправильно истолкуют, – но в то же время я замечал в нем некую замкнутость, она проявлялась после того, как он окунался в общение: Туре вдруг выпадал из действительности, взгляд его делался пустым, что бы вокруг ни говорили, он ничего не слышал, продолжалось такое лишь несколько секунд, со стороны было почти незаметно, однако я увидел это еще на первых планерках, и мне стало любопытно.
– Ты давно тут живешь? – спросил он, глядя на меня поверх пивной кружки.
– Четыре с половиной года, – ответил я. – А ты?
– Всего полгода.
– Что изучаешь?
– Литературоведение. А потом собираюсь философией заняться. А ты?
– До второго курса доучился, тоже литературоведение. Но давно. В моей жизни три года ничего не происходит.
– Уверен, что происходит, – сказал он.
Он словно не желал знать о том, что обстоятельства могут быть плохими. Но я ничего не сказал, пил пиво, глядел в окно: на улицы, холодные и серые, на прохожих в пальто и плащах, один даже был в толстом пуховике. Я снова посмотрел на Туре. Он улыбнулся, улыбка и
