шли в столовую, трепались, иногда он увязывался за нами в бар после работы или по пятницам, когда все желающие выпивали по пиву прямо на этаже и отправлялись в бар или на одну из многочисленных вечеринок, которые устраивал кто-нибудь из сотрудников. Но к работе на радио душа у Туре не лежала, это я сразу понял; все, что там происходит, его не волновало, в дрязги он не встревал, ничего не знал об антипатии, которую одни сотрудники питали к другим, ему было плевать, если кто-то с кем-то мутит, кто-то с кем-то спит, кто-то с кем-то расстался, а о практической стороне радиовещания он не имел ни малейшего представления, да и не хотел его иметь. Свой еженедельный материал он делал качественно, как, например, интервью с Юном Фоссе, на которое ушел весь эфир, или рецензии на театральные постановки и книги, но этим все и ограничивалось. Он принадлежал к известному типу студентов, подрабатывающих на студенческом радио, – такие, как он, устраивались туда, чтобы получить определенный опыт, а затем двигались дальше. Другой тип – это те, кто задерживался надолго, для них радио становилось чем-то вроде хобби, местом, где всегда можно потусоваться и найти себе компанию для похода по барам. В их числе было много ботанов и неудачников, у которых не имелось другой компании и которые иначе просто сидели бы в своих ботанских и лузерских общагах со своими друзьями – ботанами и лузерами. Благодаря им радио было местом намного более приятным, чем, к примеру, «Студвест», куда все стремились разве что за опытом, чтобы потом шагнуть выше, и в то же время их присутствие меня тревожило, ведь для меня радио значило так же много, как и для них, за пределами этой компании друзей у меня было так же мало, как и у них, и в минуты тягостных раздумий я казался себе на них похожим. Впрочем, количество их поубавилось, на радио появилось множество стоящих людей, моих новых знакомых, в том числе и тех, кто работал в редакции новостей культуры, как Матильде, редактор, бойкая на язык, прямолинейная и привлекательная уроженка Северной Норвегии, или смешливая Тересе из Арендала, или Эйрик, высокий, крепкого сложения бергенец, разговорчивый и острый на язык, или немногословная Ингрид из Трёнделага – Туре тоже положил на нее глаз, и мы с ним называли ее Гарбо. Однажды после эфира я остался в студии поработать, а Ингрид прибиралась, и когда она вошла в наш офис, я включил новую аудиопрограмму, ввел несколько слов и нажал на проигрывание.

«Ингрид умерла», – проговорил неживой, механический голос.

«Ингрид умерла».

Ингрид замерла и уставилась на меня темными испуганными глазами.

«Ингрид умерла».

В темноватом помещении, где кроме нас никого не было, это звучало пугающе. Голос словно доносился из могилы.

– Выключи, – велела она, – не смешно. Вообще не смешно.

Я расхохотался. По-моему, как раз было смешно. Но она всерьез напугалась, и я попросил прощения. Ингрид ушла, я остался один, домой идти не хотелось, я побродил по этажу, поиграл в «Вольфенштейна» до трех ночи, вернулся домой, на улицу Нюгордсгатен, вошел в квартиру и улегся рядом с Гунвор, та не проснулась, но во сне обняла меня и что-то пробормотала.

На следующий вечер я собрался на ужин к Туре. Тот зашел на радио и пригласил меня, я согласился, его приглашение меня обрадовало – насколько я знал, у него в Бергене куча друзей, и приглашать меня он вовсе не обязан. После работы я купил бутылку вина, с час поспал, принял душ и пошел через город в Саннвикен – Туре жил в одном из домов на холме. Наверху я обернулся и посмотрел на город, переливающийся огнями между горами в море тьмы.

Квартира Туре находилась на втором этаже, дверь подъезда была открыта, поэтому я поднялся по лестнице, такой холодной, что в резком свете видел, как изо рта валит пар, прошел по узкому, пахнущему плесенью коридору к двери. «Ренберг и Халворсен» – прочел я на бумажке над звонком. Ренберг – это ведь, кажется, фамилия Туре?

Я позвонил.

Дверь открыл улыбающийся Туре.

– Проходи, Карл Уве! – сказал он.

Я разулся, повесил куртку и вошел в комнату, оказавшуюся гостиной. В ней никого не было. А единственным источником света служили три свечки на столе.

– Я что, первый пришел? – спросил я.

– В смысле? – не понял Туре. – Я только тебя и жду.

– Серьезно? – Я огляделся.

Стол, накрытый скатертью, на нем две тарелки, два бокала поблескивают в неровном пламени свечей. Туре по-прежнему с улыбкой смотрел на меня. На нем была черная рубашка и черные брюки.

Он что, гей?

В этом все дело?

– Еда готова, – сказал он, – хочешь, сразу сядем есть?

Я кивнул.

– Я тут тебе красного вина принес, – я протянул ему бутылку, – держи.

– Тебе какую-то определенную музыку поставить? – спросил он.

Я покачал головой и исподволь окинул взглядом комнату, высматривая другие признаки.

– Дэвид Силвиан устроит тебя? «Secrets of the Beehive»?

– Да, мне нравится. – Я подошел к стене.

На ней висел большой постер XTC в рамке.

– Он с автографом, видишь? – послышался у меня за спиной голос Туре. – Однажды летом я поехал в Суиндон, пошел к дому Энди Партриджа и позвонил в дверь. Он открывает, а я говорю – здрасте, я из Норвегии, не подпишете мне тут кое-что? – Он рассмеялся. – Он сказал, фанаты давно к нему не заходят. По-моему, он решил, это прикольно.

– А это кто? – Я показал на фотографию красивой блондинки.

– Это? Это Ингер, моя девушка.

Я так обрадовался, что засмеялся.

– Разве не красотка? – спросил он.

– Еще какая, – сказал я, – а где она сейчас?

– С подружками куда-то пошла. Мне же надо было прибраться перед твоим приходом. Ну давай ужинать!

Мы проболтали весь вечер, можно сказать, всю жизнь друг дружке выложили, как бывает, когда только-только с кем-то познакомишься. Мы придумали сделать серию программ о десяти лучших поп-альбомах, по программе на альбом, а серию назвать «Поп-карусель», в духе шестидесятых, и заодно попытаться вывести десять правил поп-музыки. Еще мы решили основать группу. Туре будет петь и писать песни, у него уже много написано, я стану играть на ударных, позовем Ингве с гитарой, значит, не хватает только басиста.

Туре непрестанно расхаживал между креслом и проигрывателем, то и дело ставил новые песни любимых групп – хотел, чтобы я их услышал, обращал мое внимание на разные нюансы, на фразировку мелодии, например, или на особо удачную строчку в тексте. О, вот это отлично, говорил он, ты послушай, ну охренеть просто, да? Вот! Слышал?

Он рассказал, что сосед