— Господин Изюмов! — Фирмач с ненавистью посмотрел на мой прикид. — Может, не надо больше голубых васильков? Я уже нарисовал тридцать семь штук...

— Надо, Федя, надо, — сказал я и погладил пальцем боковое стекло моего автомобиля.

У этой шестидверной модели «линкольн-тауна» все стекла были, разумеется, затемненными. Сейчас в одном из них отражался мой клевый ирокез с бубенцами.

— И не забудь, — присовокупил я, — про четыре голубые ленты и пупсика на капоте. Пупсик должен висеть в позе Христа, только вниз головой.

— Почему вниз? — буркнул фирмач, злобно дорисовывая тридцать восьмой василек.

— Потому что я так хочу, — коротко ответил я. — Понял? Делай, что должен, и пусть будет, что будет... — Объяснять этой дубине про Ницше, Сальвадора Дали и Ханса Хольбайна-младшего мне было западло. Не в коня корм.

Фирмач, сердито сплюнув, взялся за тридцать девятый василек, а я поглядел на часы. Секунды быстро тикали. Свита отчего-то запаздывала. Моему великолепному замыслу недоставало последней фигуры.

Где же вы, придурки? — думал я, с нетерпением поджидая своих ручных гомиков.

Больше трети всей суммы, выделенной мне Центризбиркомом на предвыборную кампанию, я истратил на взятки в префектуре Крылатского, еще месяц тому назад. Формально это была чистая благотворительность. По бумажкам вышло, будто бы кандидат Изюмов пожертвовал деньги частному приюту для олигофренов, который официально числился под патронажем префектуры. Однако на деле бабки приплыли на личные счета двух шустрых помощников префекта — в обмен на фиктивную прописку в своем районе. Благодаря ей-то гражданина Ф. Изюмова и внесли в список избирателей, имеющих законное право голосовать там же, где Президент. Этим своим правом я намеревался теперь пользоваться на все двести процентов.

То, что обломилось позавчера на ТВ, вернется сегодня в другом месте. Так гласит великое Правило Сохранения Кайфа, выведенное Ломоносовым-Лавуазье и дополненное лично Фердинандом Изюмовым.

Я уже предвкушал веселое кино: к воротам избирательного участка на улице Осенней с разных сторон приближаются два кортежа. Мой и президентский.

Публика пялит зенки.

Два черных «линкольна» тормозят у ворот: его машина короче моей на одиннадцать сантиметров, а моя вдобавок украшена пупсиком с лентами. И она чуть ближе к воротам.

Публика прикалывается.

Одновременно открываются две дверцы: его обычная, а моя вся в голубых васильках.

Публика тащится.

Из машин выходят два кандидата: один в нудном костюме и с гладким седым пробором, а другой в крутейшем прикиде панка и с мощным гребнем-ирокезом цвета сигаретного пепла.

Публика охреневает.

Вслед за кандидатами следует свита: за одним бесцветные дубы-охранники, а за другим ярко-голубая гвардия вся в серьгах, примочках, феньках, заклепках и ином тяжелом металле.

Публика просто балдеет.

Я захожу в ворота первым, оборачиваюсь и посылаю Президенту воздушный поцелуй.

Публика валяется в экстазе.

Вот вам наглядная иллюстрация: два мира — два кумира. Кто бы потом ни выиграл президентские выборы, в схватке харизм все равно побеждает Фердинанд Изюмов, явивший народу свою оригинальность и творческую непредсказуемость. Будущая история мировой литературы живо пополняется новой скандальной страницей. Гады-критики нервно кусают локти друг другу. А что? Такого отвязного хеппенинга до меня не вытворил ни один прикольщик, живой или мертвый. Даже самурай Юкио Мисима на небесах зарыдает от черной зависти...

Машинально я взглянул на небо, потом по сторонам — и вдруг увидел неподалеку Дусю Кораблева. Тот медленно, бочком-бочком протискивался мимо двух толстых болтливых мамаш, перегородивших своими колясками весь тротуар. Наконец-то!

— Дуся, сучий ты потрох! — заорал я, тряся своим бубенцовым гребнем. — Давай сюда!

Двух разговорчивых мамаш, которые оглянулись на крик и звон, тотчас же сдуло с тротуара. На совков мои прикид и причесон сегодня действовали просто убойно. В радиусе полусотни шагов от меня моментально возникла мертвая зона — как вокруг чернобыльского реактора после аварии. Один лишь фирмач, прикованный к моему «линкольну» железной цепью контракта, был вынужден оставаться на месте. С мученическим лицом солдата-смертника он разрисовывал дверцу машины очередным голубеньким васильком.

Хотя преграда из мамаш слетела с дороги, Дусе это ненамного прибавило скорости. Я еле-еле дождался, пока черепаховый сын доковыляет до меня.

— Ну как? — Первым делом я гордо выпятил рукотворный гребень. — Потрясный у меня сегодня хаер? Оцени!

— Вы неотразимы, как всегда, — сдавленно пробормотал Дуся. — Только у нас вот, понимаете...

— А шузы? — похвастался я. — Прямо Кавказ подо мною! Иосиф Виссарионыч со своими кутюрье в гробах перевернутся от таких платформ!

— Как всегда... — беспомощно повторил Дуся. — Но...

— А прикид? — Я развернулся к телохранителю задницей. — Ты глянь! Такие отпадные кальсончики с дырками ни в одном бутике не оторвешь. Ну-ка, быстрее зови свиту, пусть она тоже глянет... И давайте, поехали!

Вид моей литой задницы не вызвал у Дуси привычного энтузиазма.

— Нету вашей свиты, — убитым голосом сообщил мой телохранитель. — Вся кончилась.

— Что за бред?! — Я аж хрюкнул от неожиданности. — Чем это она кончилась? Почему кончилась? Вчера ведь еще была! В бочку с пивом, что ли, все нырнули и не вынырнули?

Глотая фразы, телохранитель печально обрисовал ситуацию. Лафа в «Голубой лагуне» накрылась. Вдруг. Пока вчера мы с Дусей гонялись за Сашкой, остальную мою гвардию вышерстили из пивной. Сперва им внезапно, без объявления войны, отказались наливать, а затем в грубой форме потребовали расплатиться и за старое. Не снеся такого оскорбления, гвардейцы подняли кипеж. Фейсы никому не били, но с десяток стульев перевернули. Как по заказу припорола ментовка и повязала тех, кто качал права. То есть поголовно всех наших. Сейчас они в КПЗ. Меньше пятнадцати суток им не светит. Плюс штраф... Что делать?

— Это провокация! — сказал я, сурово играя желваками. — Гнусная вылазка властей против секс-меньшинств и меня как их авангарда. Не бойся, Дуся, мы этого так не оставим. Завтра же я обращусь в ООН, в ОБСЕ, в журнал «ОМ», в «Эмнисти Интернэшнл». Через день, максимум два наши выйдут на свободу.

— Правда? — повеселел мой доверчивый телохранитель.

— В натуре. — Я хлопнул его по плечу. — Слово кандидата в президенты.

Про себя же я покрыл вонючек-спонсоров на все буквы русского алфавита. Вот суки! Как только лопнули теледебаты в прямом эфире, эти скупые козлы привели свои угрозы в действие, зарубив мне кредит в «Лагуне». Я разом лишился свиты, а значит, и третьей фигуры моего гениального замысла...

Впрочем, меня с каждой секундой начинало свербить уже другое: дусины слова насчет моего прикида и имиджа.