Надо сказать еще несколько слов и о Соловьеве. Если последний был действительно большевистским агентом, то казалось бы, что именно в Екатеринбурге и должна была усиленно развиться его провокаторская деятельность. Мы увидим, что вся обстановка там содействовала такой работе – по крайней мере был реальный, а не мифический объект для наблюдения. Но екатеринбургский этап проходит вне какого-либо воздействия со стороны Соловьева. По словам Соколова, «Соловьев кинулся в Тобольск в тот самый день, когда через Тюмень проехали дети[389]. Там он видел Анну Романову и узнал от нее, где находятся в Тобольске царские драгоценности, часть которых была оставлена там. Позднее он продал содержанке ат. Семенова бриллиантовый кулон за 50 тыс.». Ведь это все сплетни, который подбирало следствие. Булыгин так и говорит: «В городе ходили слухи о найденных ими (Соловьевым, о. Васильевым и горничной Романовой) спрятанных или отданных кому-то на хранение царских драгоценностях». Следствие могло бы установить один лишь факт, о котором говорят свидетели из числа оставшихся в Тобольске с семьей приближенных. А. Ф. из Екатеринбурга могла иносказательно дать указания на необходимость привезти с собой «все лекарства». Перед отъездом детей из Тобольска все драгоценности были зашиты в одежды[390]. По дневнику жены Соловьева видно, что он «мечтал» уехать в это время за границу. «Задания Соловьева в Сибири кончены», поэтому он и «стремится выбраться за границу» – поясняет Булыгин, относя это стремление ко времени, когда екатеринбургская драма была уже завершена, между тем как записи дневника жены Соловьева относятся к 8 и 15 мая. Большевистскому или немецкому агенту уехать не удалось. Одной из причин стремления выехать за границу была опасность «быть мобилизованным белыми».

Так снова утверждает следствие, ссылаясь уже на августовские записи в дневнике Марьи Гр., напр., 13 августа: «Всех офицеров забирают. Боюсь как бы Борю не забрали, и он тоже боится этого». Соловьев постепенно продвигается на «восток», готовясь к отъезду в Шанхай. До 26 ноября Соловьев «упорно» скрывал свое офицерское звание и открыл его лишь в Харбине «за несколько тысяч верст от фронта». Соколов старался у арестованного во Владивостоке Соловьева выяснить, почему он не открыл своего офицерского звания в Омске. Тот ответил, что служить в Омске ему не позволяли его «монархические убеждения». Это дает повод следователю сделать патетическую реплику: «Весь мир свидетель того, что происходило в то время в Сибири. Там доблестное русское офицерство доблестно проливало свою кровь за жизнь и за честь родины. А Соловьев…» Патетические слова не могут воспроизвести действительность. Сибирская жизнь не являла, конечно, собой картины сплошного героического порыва и единства настроений – бывший обер-прокурор Синода эпохи революции Львов с тенденцией противоположной запишет: «…офицеры в Сибири шли из-под палки». То же скажет об «укрывающихся от призыва офицерах» и колчаковский военный министр бар. Будберг в своем дневнике: «В потоке шкурников растворились геройские остатки истинных борцов за идею и спасение родины». (См. соответствующие страницы в «Трагедии адм. Колчака».) Для «монархиста» Соловьева то, что было в августе и сентябре в Омске (время полусоциалистической Директории), вероятно, было не по душе. Следствие всемерно старалось очернить Соловьева и показать моральное ничтожество личности «зятя Распутина», но при критической оценке тобольской эпопеи, насколько она связана с деятельностью монархической организации «Tente Yvette», мы не можем упускать из вида ни пристрастие сибирского следствия, ни тенденциозность показаний Маркова 2-го, которому раскрыл глаза на Соловьева только в Берлине прибывший туда помощник Соколова, кап. Булыгин[391].

* * *

Итак, ни Соловьев, ни Марков не были уже действующими лицами в Екатеринбурге. Не обнаруживается на месте и следов тех двух посланцев московских монархистов, которые были отправлены по получению в Москве иносказательной телеграммы о готовящемся вывозе из Тобольска царской семьи[392]. Большими сведениями, хотя не очень определенными и подчас даже несколько странными, мы обладаем от лица, посланного одесскими монархистами. Соколов только глухо о нем упоминает: «В мае месяце близкие царской семьи, Толстые, послали в Екатеринбург своего человека, Ивана Ивановича Сидорова. Он отыскал доктора Деревенко (имевшего доступ в “дом особого назначения”), и тот сказал Сидорову, что царской семье живется худо: строгий режим, суровый надзор, плохое питание. Они решили помочь семье и вошли в сношения – Сидоров с Новотихвинским женским монастырем, а Деревенко с Авдеевым (комендантом). Было налажено доставление семье разных продуктов из монастыря». Более расширенные данные о бывшем «флигель-адъютанте», который фигурировал в Екатеринбурге под именем Сидорова, дает Дитерихс. Сидоров, по словам Дитерихса, приехал в Екатеринбург в середине июня с «определенной целью» – для переговоров с Царем. «Он говорил, что необходимо спасти царскую семью, что для этого надо сплотить офицерство, что надо все сделать для предотвращения опасности, которая угрожает семье; Сидоров высказывал, что необходимо, чтобы Государь Ник. Ал. был опять царем, а не в. кн. Мих. Ал. Сидоров посещал в Екатеринбурге некоторых лиц не один – с ним появлялся иногда, как он его называл, “адъютант”, но с которым он говорил не по-русски, а на каком-то иностранном языке». В Екатеринбурге Сидоров пробыл три недели. Перед отъездом он заявил, что «не сошелся во взглядах» с офицерами находившейся в Екатеринбурге Академии Генерального Штаба; привезенных с собой писем для царской семьи – от Толстых, Хитрово и Иванова-Луцевича – по назначению он не передал, и они «попали в следственное производство». «Была ли связь между миссией Сидорова и политическими планами, увлекавшими немецкое командование, определенно сказать нельзя, но одно можно заключить, что предложение, привезенное Сидоровым бывшему Царю, оказалось неприемлемым для последнего». Впоследствии Маркову в Одессе указывали, что он был послан лишь с целью собрать «точные данные о действительном положении императорской семьи для информации южных организаций», поскольку «Лондонская гостиница», где происходили монархически заседания, считала, что вопрос о восстановлении монархии ставить преждевременно, а вопрос о царской семье должен входить в компетенцию петербургских организаций, имевших лучшие связи с Сибирью. Здесь мы упираемся в тупик. Оказывается, что «Иван Иванов», посланный Толстыми из Одессы, и «флигель адъютант», именовавший себя в Сибири «Сидоровым», очевидно разные лица. В № 1 монархической «Русской Летописи» (1921 г.) были напечатаны, как уже отмечалось, письма великих княжен, отправленные Толстой в Одессу. Очевидно, из того же источника помещен и краткий рассказ «доверенного человека» Толстых, посланного в Екатеринбург для выяснения условий жизни там Государя. Человека этого звали «Иван Иванов», и был он в действительности человеком «простым». Наблюдения его были элементарны и передавал он то, что «говорил весь город» – о том, напр., как царских детей в Тюмени население встречало «с зеленью и цветами», «усыпали ими путь следования» («когда красноармейцы хотели воспрепятствовать этому, то женщины избили несколько солдат, а одного из них схватили и бросили в грязную лужу») и т.д. Рассказывал Иван Иванов и о том, как плохо питалась царская семья из «общего котла советской кухни», когда подчас им давали только то, «что оставалось от комиссаров и солдат». Так, было естественно, что «Иван Иванов» интересовался более обыденным, жизненным и вошел в сношения с Тихвинским женским монастырем о доставке продуктов в Ипатьевский дом, между тем как «бывший флигель-адъютант» занимался более высокой политикой. Впрочем, я не буду удивлен, если окажется в конце концов, что флигель-адъютант – скорее всего мифическая личность, созданная обывательским воображением, которое следствие превратило в некую реальность[393].